Читать интересную книгу Ассасины - Томас Гиффорд

Во благо Церкви. Во имя спасения Церкви.

Задание было поручено Саймону, к нему готовились с особым тщанием. Все было четко спланировано, потребовался транспорт, и тут пришлось положиться на Сопротивление. Этой организации было поручено также раздобыть боеприпасы.

Динамит. Два автомата. Ручные гранаты.

Им предстояло изменить ход истории, спасти Церковь, нанести один решающий удар.

Прятались они в хижине лесника, на холме, внизу проходило железнодорожное полотно, саму хижину надежно скрывал от посторонних глаз густой лес. Жертва их должна была прибыть поездом в Париж, на тайную встречу с нацистскими чиновниками высокого ранга. По слухам, среди участников этой встречи должен был присутствовать сам рейхсмаршал Геринг.

Они собирались взорвать железнодорожное полотно. И если важный человек не погибнет в катастрофе, должны были расстрелять его, а также любого, кто попытается их остановить.

Но все пошло не так, как планировалось.

Неким непостижимым образом немцы узнали о готовящемся покушении. Важного человека сняли с поезда. Произошла утечка информации.

— Того человека в поезде не было, — продолжил брат Лео. — Нас предали... Бойня была жуткая, лишь нескольким из наших удалось в ней выжить. Остальных или убили прямо на месте, или захватили в плен и увезли в Париж, где казнили позже... Да, — добавил он, удрученно качая головой, — давненько это было. Саймон понимал, что все кончено. И знал, кто нас предал. Все наши были страшно напуганы, собирались бежать. И тут Саймон заявил, что позаботится о нас, правда, мы не знали как. Мы верили в него, мы ему доверяли. И вот однажды он заявил, что идет на встречу с предателем... Им оказался Кристос. Это он заложил всех нас, он всегда был ближе нацистам... И вот в ту ночь мы с Голландцем и маленьким Сэлом пошли следом за Саймоном. На всякий случай, вдруг понадобимся. Потому что знали: Кристос носил при себе оружие.

Ночь выдалась страшно холодная, ветреная, с неба сыпал снег с дождем, капли воды молниеносно замерзали и превращались в лед. Стоял февраль 1944-го. Мы оказались на окраине Парижа, на заброшенном маленьком кладбище с примыкавшей к нему полуразвалившейся церковью. Тишину ночи нарушали лишь завывание ветра да стук полуоторванной ставни. Все надгробные плиты были покрыты тонкой коркой льда. Из-под снега и льда торчали высохшие стебли растений. Казалось, здесь даже все мыши перемерли от холода.

Саймон и Кристос, их силуэты, смутно вырисовывающиеся на фоне надгробий.

Лео, Голландец и маленький Сэл прятались за изгородью. Лео боялся отморозить кончик носа. Сэл бормотал какие-то молитвы, его жизнь, жизнь священника, приобретала совсем уж неожиданный оборот. Привела среди ночи на маленькое промерзшее кладбище, в самом воздухе которого чувствовался привкус страха.

Кристос твердил Саймону, что никого не предавал, что вообще не понимает, как все это произошло. Да, он согласен, среди братьев завелся предатель, проник в их ряды, это верно, но он понятия не имеет, кто этот человек...

Саймон же говорил ему, что все кончено, что он, Кристос, нацист, всегда был нацистом, и сегодня этому будет положен конец.

— Это ты убил священника, отца Деверо, ты предал нас, заложил немцам!...

— Деверо был помехой, был нитью, ведущей к нам. Он должен был умереть!

Внезапно голос Саймона стих. Кристос отпрянул от него, и мы снова услышали голос нашего лидера. «Ты убил порядочного, честного человека». Ветер донес до нас эти слова. Лео обернулся к Голландцу, тот покачал головой и прижал палец к губам. Желтоватый свет, горевший в трапезной церкви, вдруг погас. Откуда-то из-за камня выскочила кошка, глаза сверкнули зеленым, еще одной мышке пришел конец.

— Нет, — сказал Саймон, — ради блага Церкви такие дела не делаются. Они неугодны Господу...

— А то, что вы собирались сделать с пассажиром поезда, это, выходит, угодно Господу Богу?...

— Ты стал сотрудничать с нацистами, а они безбожники, варвары! И после этого ты еще смеешь утверждать, что все это делается ради блага всех нас, во благо Церкви? Ладно, может, оно и так... — Саймон говорил медленно и тихо, глядя прямо в глаза Кристосу, но Лео различал каждое его слово. — Но, убив отца Деверо, ты предал Церковь. Предал Бога. Предал всех нас. А потом предал еще раз. Тот человек с поезда должен был умереть... А вместо него погибли наши люди. И все из-за тебя. Но теперь все кончено, это последняя твоя ночь...

Кристос выхватил пистолет из кармана потертого пальто, которое носил поверх сутаны. Лео отпрянул от изгороди, наступил на кошку.

Если бы она не заорала, выпустив при этом из пасти полумертвую мышь, если бы с криком не отпрыгнула в сторону, эдакий комок грязной клочковатой шерсти с круглыми голодными глазами, то Кристос, наверное, пристрелил бы Саймона на месте. И тело последнего осталось бы лежать на заброшенном кладбище.

Но он обернулся на этот пронзительный крик, и Саймон с проворством, удивительным для человека столь крепкого телосложения, набросился на него.

Обхватил мощными своими руками, и на какое-то время оба они, казалось, слились в объятиях, стояли, слегка раскачиваясь, словно танцующая парочка, среди могильных плит, надгробий, среди голодных кошек и мышей. Казалось, объятие это будет длиться вечно, их блестевшие от пота, искаженные от напряжения лица почти соприкасались. То были самые страстные на свете объятия, танец смерти, и вдруг послышался страшный характерный треск или хруст переломанных костей, Саймон разжал смертельные объятия, и соперник его медленно осел на землю.

Кристос был мертв.

Саймон задушил его голыми руками.

Он оттащил тело к изгороди, а затем затолкал его ногой в углубление между надгробным камнем и темными мокрыми зарослями. Потом убрал ноги с тропинки и спокойно ушел в холодную ветреную ночь. Через несколько секунд его поглотила тьма.

Со смертью Кристоса умерли и ассасины. Так, во всяком случае, утверждал брат Лео. Летом Париж заняли войска союзников, немцев прогнали. Люди высыпали на улицы, радостно встречая своих освободителей, хотя до полной и окончательной победы было еще далеко. Союзников еще ждали тяжелые дни. Но для маленького братства убийц война тогда закончилась.

Лео протянул руки навстречу лучам заходящего солнца, точно выполнял какое-то упражнение. Снизу облака были подсвечены пурпурно-золотистым сиянием, дальше, к горизонту, они темнели, сливались в сплошную черно-синюю полосу.

— После той ночи, когда убили Кристоса, я больше ни разу не говорил с Саймоном... никогда больше не видел его.

* * *

Брат Лео брел среди скромных могил, то и дело наклонялся поправить корзину с цветами, или убрать с плиты опавшую листву, которую он называл мертвой, или же выдернуть выросший не на месте особенно упорный сорняк. Солнце опускалось все ниже, заметно похолодало. Я поежился, но не только от холода. Из головы не выходил Саймон. Где он, что с ним сталось? Зато теперь я знал о Кристосе, знал, что он был священником и сотрудничал с фашистами. Правда, мне было известно и его настоящее имя. И то, как он умер.

— И что вы делали потом? После того, как умер Кристос, а Саймон ушел? И кстати, нельзя сказать, что мне уж совсем ничего не известно. К примеру, я знаю, кем был этот Кристос. Священником по имени отец Лебек, сыном известного торговца произведениями искусства. Но Саймон... кто такой был этот Саймон?

Он словно не слышал этого моего вопроса. Какое-то время молча шагал вперед, затем сменил тему.

— После той ночи я вернулся к обычной своей работе в Париже. Ну и все кончилось. По крайней мере на время. До тех пор, пока из Рима не приехал Коллекционер.

— Ах, да, Коллекционер. Вам известно настоящее его имя?

— Вы так нетерпеливы, мистер Дрискил. У нас полно времени. Мало всего остального, а вот времени в достатке.

— Не вините меня за любопытство, — сказал я. — Голландец, которого вы упоминали, кто он? И маленький Сэл, священник, жизнь которого так круто изменилась? Пошла совсем не тем путем, что он ожидал? Что произошло с ними дальше?

— Думаю, все мы вернулись к прежней своей жизни. По крайней мере на время. До тех пор...

— Знаю, знаю. До тех пор, пока не явился Коллекционер.

— Именно. Приехал составить из нас коллекцию. — Он усмехнулся и оперся рукой о старый надгробный камень. У основания памятника были разбросаны некогда желтые, а теперь почти бесцветные высохшие цветы. — Саймон был самым великим человеком из всех, кого я знал. Понимаете? Был предан только Богу и Церкви, никому больше. Да, теперь, оглядываясь назад, я могу утверждать, что делались вещи не слишком богоугодные. Но ведь тогда были тяжелые времена для всех, шла война не на жизнь, а на смерть. К тому же Саймон был всего лишь человеком. А как нам известно, даже святые порой допускают ошибки, разве не так?

— Ошибки? Это мягко говоря, — вставил я.

— И все равно, Саймон был великим человеком. Безгранично мужественным...