В Алма-Ате шли обыски, собиравшие у себя самиздат жгли рукописи, рвали пленки с записями песен Александра Аркадьевича. У моего приятеля Александра Жовтиса при обыске нашли магнитофонные пленки Галича. Жовтиса «убрали» из университета, но пленки... Прямая антисоветчина... (Позже Жовтис напишет о себе: «Среди баранов и овечек и «пролетариев всех стран» — я был баран-антисоветчик, а значит — не вполне баран...»). Что было делать?.. Аня поехала в Москву, чтобы встретиться с Галичем, обсудить, так сказать, ситуацию... За Галичем следили, телефон круглосуточно прослушивался, он предложил встретиться около Зубовской площади. Прогуливаясь, он расспрашивал о наших алмаатинских делах, угрюмо вздыхал, объясняя, что ничем не может помочь... В Одессе собирательница его песен, женщина, получила немалый срок...
Он проводил Аню до Охотного ряда, в метро на него оглядывались — он был, как обычно, красив, элегантен, вел себя свободно, раскованно, хотя это, вероятно, стоило ему значительных усилий... Прощаясь, он поцеловал Ане руку... Но, выйдя из вагона, она почувствовала, что кто-то следует за нею по пятам... Она переменила несколько поездов, пересаживалась с одной линии на другую, прежде чем удостоверилась, что от нее отстали...
Я совершенно согласен с теми, кто считает принятие христианства, да еще во время гонений, испытываемых еврейством, отступничеством, изменой... Но стоит ли осуждать Галича, крестившегося в те годы? «Истинный талант не может существовать без веры в Бога...» — эти слова Шухова запомнились мне навсегда. Мог ли Галич соблюдать кошер, носить ермолку, отпустить пейсы, молиться пять раз на день и выполнять многочисленные правила и обряды, требующиеся традициями иудаизма?.. Среди выдающихся еврейских умов и дарований мало ортодоксов, много атеистов. И когда речь идет о достоинстве народа, его достижениях, вкладе в мировую культуру, никто не обращает внимания на веру, имеет значение лишь, как говорили в Союзе, «пятый пункт»... (Замечу, что он прежде всего интересовал гитлеровцев). Что же до Галича... Ему принадлежит и «Тум-балалайка», и «Поезд», и множество песен, в которых с непревзойденным сарказмом и гневом говорится об антисемитах, и поистине гениальный «Кадиш», от которого чуть ли не полвека заходится сердце, на глазах выступают слезы и сами собой сжимаются кулаки...
Нет, он не хотел уезжать, но его выжили... Выжили...
Как же странно мне было, мой отчий дом,
Когда Некто с пустым лицом
Мне сказал, усмехнувшись, что в доме том
Я не сыном был, а жильцом...
Галич сделался эмигрантом в 1974 году. Родившись в 1918-м году, он прожил в России 56 лет — по сути, всю жизнь... Париж, Париж... Я видел кинопленку: Галич в Париже. У него было скучное, потерянное лицо, в руках — гитара, перед ним — пустые скамьи на открытом парижском воздухе, несколько фигур — таких же скучающих, как сам Галич...
Что ж, это показалось мне вполне естественным. Он существовал прежде в той системе координат, где были ГУЛАГ, ЦК, КГБ, секретари обкомов, горкомов, райкомов, и если облака плыли по небу, то в сторону Абакана или Магадана, а про тум-балалайку пелось только для «избранной» аудитории, где не было стукачей и сексотов... Там, в этой системе координат, он был нужен, он был необходим, как глоток чистого воздуха — глоток свободы — после душной, наполненной вонью комнаты... А что — Париж?.. Кому он здесь нужен?..
Здесь...
А там?..
Он пел о России, об Отчизне своих отцов и дедов, пел о своей Родине:
Не зови вызволять тебя из огня,
Не зови разделить беду,
Не зови меня!
Не зови меня!
Не зови —
Я и так приду!
Его не позвали.
Он был не нужен — ни здесь, ни там.
Ибо, как написано на его памятнике, «Блажен и изгнан за правду», Виктор Некрасов... Мне помнились Киев, Крещатик, 21 августа, манная каша, транзистор, Би-би-си, войска, выполняющие свой «интернациональный долг»... Теперь он тоже был в Париже, эмигрантом Виктор Платонович Некрасов, и он писал:
«Мы хоронили Сашу Галича. Неожиданная, нелепая смерть, в которую как-то и поверить было трудно. Он лежал на полу, большой, грузный, а над ним его убийца — сияющий никелем «Грундиг» — именно о таком он мечтал, большом, ультрастерео, с бархатным звуком... Хоронили на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. И в этом было то же что-то непонятное, несуразное. Не в Москве, где его знали, любили, слушали, собравшись у друзей, не в России, поющей его песни везде — в глухой тайге, на Курилах, в знатных домах, в общежитиях в тюрьмах и лагерях, — а здесь, в Париже, на тихом кладбище Сент Женевьев-де-Буа...»
6. От фактов — к обобщению...«От фактов — к обобщению...» — так называлась первая и последняя книжка Ефима Иосифовича Ландау... Но об этом после, потом... А началось все с того, что вечером у нас зазвонил телефон и в трубке послышался голос Жовтиса:
— Хотелось бы, чтобы вы приехали... К нам... Когда?.. Сейчас...
Просьба была необычной. А главное — необычным был голос всегда такой живой, напористый, звонкий, а тут — какой-то растерянный, тусклый... Мы с Аней тут же оделись и отправились к Жовтисам.
Нас многое связывало. Их дом был едва ли не первым, куда был приглашен, когда только еще подумывал о том, чтобы перебраться в Алма-Ату. Мне запомнилось, как поблизости от хибарки, где тогда они жили, я заметил у входа в продмаг необыкновенно красивую женщину, стройную, с высоко вскинутой головой... Вскоре я увидел ее в комнате, где сидели мы с Александром Лазаревичем — оказалось, это его жена, Галина Евгеньевна... Тем временем Жовтис рассказывал мне, как в 1949 году, в эпоху борьбы с «космополитами», он прочитал своему приятелю-журналисту стихотворение Маргариты Алигер:
Нас сотни тысяч, жизни не жалея,
Прошли бои, достойные легенд,
Чтоб после слышать: «Это кто — евреи?..
Они в тылу сражались за Ташкент!»
Приятель сообщил об этом главному редактору газеты, в которой работал, и вскоре в газете появилась статья «Буржуазные космополиты на университетской кафедре», в ней поминался и молодой преподаватель Жовтис. Спустя несколько дней там же была напечатана статья «Выше идейность на идеологическом фронте!», где изобличалось антисоветское подполье во главе с Юрием Домбровским, а Жовтис фигурировал как распространитель националистических стихов. Под первой статьей стояли три подписи, среди них — подпись приятеля-журналиста... Что же до второй статьи, то здесь его подписи не было, но Жовтис, прогуливаясь по благоухающим парковым аллеям, читал стихи Алигер только одному человеку... После названной публикации Юрий Домбровский был арестован (уже в третий раз) и отправлен в лагерь, Жовтис тоже дожидался ареста, но отделался по тем временам не слишком крупными неприятностями...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});