— Да. Но… не знаю… я пыталась его прочесть и ничего не поняла. Какой-то бред.
— Бред — понятие абстрактное, — глубокомысленно пробормотала Вита, — а, следовательно, растяжимое, его можно прилепить на что угодно, в основном на то, что непонятно лично тебе. А в нем, возможно, огромный смысл. Давай письмо.
Наташа, пожав плечами, принесла ей письмо. Вита покрутила конверт, внимательно его разглядывая.
— Эм-Эс Василевич, — пробормотала она. — Тверь. Как интересно — пришло письмо, значит, из Твери, а где же штамп?
— Какой штамп?
— Обычный, почтовый. На все конверты, прошедшие через почту, ставят штампы. Посмотри, — Вита покрутила конверт перед лицом Наташи, — ни с одной стороны, ни с другой. А что это значит?
— Что?
— Значит, получили его не по почте, а так привезли. А может, и не собирались отправлять.
— Не понимаю, — сказала Наташа.
— Я сама не понимаю. Это конверт из-под измайловского письма, да? — она подтянула к себе конверт, который Наташа принесла вместе с письмом. — Ну, на нем тоже нет штампа. Ты не заметила?
— Нет. Я только на фамилии смотрела. Видишь, один почерк. А письмо написано совсем другим.
— Фамилии… — Вита провела пальцем по засохшему коричневому пятну на одном из конвертов, потом посмотрела на другой, где было такое же пятно, но со стороны клапана. Поскребла ногтем. Пятна очень походили на засохший шоколад.
Кто-то очень любит шоколад… конфеты… таскает их в кармане и туда же сунул письма… Сидел в тепле, шоколад потек, письма склеились. Может, он их так и доставил, склеенными, не заметил, что там два письма, а не одно? Тогда, наверное, Светка не при чем? А фамилии отправителей… наверное, отправитель-то совсем другой…
Ну и что?
Она вытащила письмо и развернула его. Большой лист хорошей бумаги, исписанный с одной стороны необыкновенно красивым и ровным крупным почерком — Наташа была права, назвав его изысканным. Машинально Вита подумала, что вот, наверное, Эн-Вэ был бы в восторге, если бы она писала свои отчеты таким почерком — ну просто чернильное кружево. Она прочитала письмо, нахмурилась и начала читать заново, но, дойдя до середины, остановилась в недоумении. Письмо протекало через мозг, как мелкий песок через крупноячеистое сито, не оставляя после себя ничего. В нем не просто не было смысла. В нем даже не было бессмысленности — вообще ничего не было, словно Вита смотрела на чистый лист бумаги — странно знакомое ощущение.
Но лист не был пустым — существительные, прилагательные, глаголы, наречия, союзы, предлоги, знаки препинания — все это было небрежно высыпано на лист, вплетено в чуть шероховатую поверхность изящным почерком. Она сразу же машинально просчитала общую структуру — одно единственное предложение на весь лист, с причастными и деепричастными оборотами, сложное, с множеством частей, с различными типами соединения… Странные синтаксические связи, порой неправильное употребление падежей, втиснутые в одно словосочетание слова, друг с другом совершенно не сочетающиеся — ни лексически, ни конструктивно… и все какое-то смятое, неправильное, будто часть слов просто высыпалась и пропала, а то, что осталось, потекло …как растаявший шоколад в чьем-то кармане… потеряв всякий смысл. Да какое там предложение — одна видимость — набор слов! Прочтешь одно, посмотришь на следующее, а предыдущее тут же и позабудется, даже если это несчастный предлог — как удачно расположены слова. Вита разозлилась и изумилась — за все время учебы она никогда не злилась на великий и могучий, даже когда мучилась над дипломом. Она ткнула пальцем в бумагу и повела строчку, бормоча:
— Ребро пушистая… звезд поет… через последнюю долину… в тебя, шахты, низвергающиеся… Черт, что за чушь?! — Вита ладонью припечатала письмо к столу. — Ничего не понимаю!
— Я же тебе сказала, — заметила Наташа слегка укоризненно. — Это, наверное, и не письмо вовсе. Может, как предупреждение или знак…или может в нем что-то было…
— Яд что ли?! — Вита презрительно фыркнула. — А сейчас он куда делся? Да брось ты эти изощренности — наши так не убивают! Нет, возможно в письме действительно что-то было… в самом письме, да… но что?..
— Какой-то сумасшедший написал и все!
— Думаешь? — Вита с сомнением снова взглянула на изящные аристократические буквы. — Пушистая звезда… ну вот, уже ничего не помню! Послушай, а твой этот Костя получал такое письмо?
Теперь Наташа посмотрела на нее очень внимательно.
— А ведь получал. Только, по-моему, не такое. Он сказал, что перед тем, как с ним это случилось… ну, ты понимаешь… вернулась его мать и принесла письмо, которое взяла из почтового ящика — он сам-то не достает до него. Письмо было от его приятеля из Екатеринбурга, он ему часто пишет. Костя начал его читать, а потом все и случилось.
— А где это письмо? — спросила Вита, снова внимательно разглядывая конверты.
— Осталось в поселке.
— Ты его видела?
— Нет.
— А что хоть было в письме.
— Костя не помнит… но это и не удивительно. Ты думаешь, эти письма от НИХ, да? Как черная метка?
— Ох! — Вита подперла подбородок кулаками. — Ничего я не думаю. Только очень мне это все не нравится.
— Я предупредила этого Николая Сергеевича, чтобы никого больше не трогали, иначе…
— Ой, я тебя умоляю! — Вита усмехнулась. — Они тут же так испугались, господи! Ладно, будем считать, что с твоей Светки я и начну работать. А конвертики с письмом я заберу, ты не против?
— Бери, конечно, — Наташа провела рукой по волосам и, несмотря на выпитый кофе, отчаянно зевнула. Вита внимательно посмотрела на ее усталое лицо, на седые пряди волос и быстро отвела глаза, но Наташа успела заметить ее взгляд.
— Ты знаешь, Вита, мне очень страшно, — сказала она глухо. — Страшно и стыдно. Настоящий художник… да вообще художник должен служить только Искусству. А чему служу я? На моей совести не одна жизнь. Я очень хотела все это прекратить тогда, я пыталась, но было уже слишком поздно останавливаться. Картин становится все больше и больше. Одно порождает другое… Иногда мне кажется, что не я создаю эти картины, а они создают меня. Они держат меня. Иногда мне хочется умереть, чтобы ничего больше не было, но я уже не имею на это права. Я не принадлежу себе больше, я принадлежу своим картинам. А они меня не отпустят. Ведь если с ними что-нибудь случится… если уже не случилось. Мне страшно, Вита. Я боюсь себя. Я все тлела, тлела, но время идет, и теперь я горю. Я скоро совсем сгорю.
— Я думаю, сейчас тебе лучше пойти спать, — Вита сгорбилась и зазвенела ложкой в пустой чашке. Слова Наташи ей очень не понравились, и у нее вдруг возникло непонятное ощущение гигантского непреодолимого расстояния между ними — она, Вита, копошится где-то внизу, крадет потихоньку, зарабатывает денежки, беспокоится из-за каких-то пустяков, считает иногда себя гением притворства и лжи и очень этим довольна… ну, пусть не гением — генийчиком, но все же значительным. А Наташа где-то наверху, и ее проблемы, беспокойства и размышления для Виты высоки и недосягаемы, как облака. — Поговорим утром. Ты, кстати, готовься — тебе тоже придется уехать, и, пока будешь засыпать, подумай куда. А я пока доскребу твой кофе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});