Читать интересную книгу Желтый дом. Том 1 - Александр Зиновьев

Эти восемь часов были величайшим праздником в моей жизни. Прекрасная большая квартира с дорогими красивыми вещами. Вина. И конечно, кофе. Сколько я его выпил за эти часы! Я диктовал философу свои записи, подражая Его акценту, интонациям и жестам. Я даже трубку курил, как Он. Философ писал, покрякивая от удовольствия. Временами он делал дельные исправления, и я все их принял. Наконец рукопись была готова. Я изорвал в мелкие клочья свои записи и спустил их в унитаз. Посоветовал хозяину прилечь отдохнуть. Его уговаривать не надо было. Он сразу же уснул, сидя в кресле. Я взглянул на часы. Пора! Едва я успел захлопнуть дверь и подняться на этаж выше, как Они уже стояли перед дверью и колотили в нее кулаками и сапогами. ;

Ровно через час я снова позвонил Ему. Он сказал одно слово: да. Я вышел на улицу. Вокруг меня все стало расплываться и меркнуть. Закачалась земля. Очнулся я на больничной койке. Мне сказали, что я был без сознания почти месяц.

Беседа в КГБ с Учителем

Уч. Да, мы были в хороших отношениях. Но не настолько хороших, чтобы считаться друзьями. Разница в возрасте.  В привычках. В жизненных установках.

Сот. Что вы имеете в виду, говоря об установках?

Уч. Я — ученый. Наука отнимает все мои силы и эмоции. В наше время нельзя сделать в науке ничего значительного, не отдаваясь ей целиком и полностью. Конечно, я имею виду науки, в которых творчество еще сохранило индивидуальный характер.

Сот. А он?

Уч. Он парень способный. Даже очень способный. Но на одних способностях далеко не уедешь. Надо регулярно и тяжело работать. Цель надо иметь, одержимость. А он валял дурака. Работал от случая к случаю. Много пьянствовал. И женщинами увлекался. Потом его потянуло в политику и идеологию. Он же бросил наш сектор и ушел в отдел борьбы с антикоммунизмом.

Сот. А разве это не почетное дело?

Уч. Почетное. Но это — не дело логика.

Сот. Вы сказали, что его потянуло в политику. Что это значит? В чем выразилось это?

Уч. Он стал интересоваться социологией, теорией социализма, конкретными фактами нашей жизни, выходящими за обычные рамки.

Сот. Например.

Уч. Случаями самосожжения, попытками покушения, заключениями в психиатрические больницы и т. д.

Сот. Известно ли вам что-либо о человеке, которого он называл Обличителем?

Уч. Да. Он как-то говорил, что задумал разыграть через него какую-то хохму. Но какую именно, не сказал. А я не придал этому значения. Думал, что это — хохма в рамках мальчишеских выходок.

Сот. Тут пахнет далеко не мальчишескими шутками. Как вы думаете, способен он на серьезное дело?.. Я имею в виду не науку, а, скажем, политику?

Уч. Трудно сказать. По-моему, он не вполне нормален психически. Но в принципе, пожалуй, способен. Он кажется очень мягким человеком. Но эта мягкость кажущаяся.

Сот. Если он будет изъят (это не обязательно, но не исключено), будет это потерей для науки?

Уч. Что вы! Ни в коем случае.

Сот. А какова будет реакция в институте?

Уч. Обычная. Два дня посплетничают. На третий начисто забудут.

О цензуре, подлинном социализме и бабах

— Привет, — сказал Берия. — Как самочувствие?

— Все так же.

— Чем занимаешься?

— Все тем же.

— Что собираешься делать?

— То же самое.

— Молодец! Мы вот тут собрались и обсудили проблему цензуры. Как ты полагаешь, что произойдет, если вдруг отменят цензуру и дадут полную свободу литературе?

— Появится миллион книжек, в которых будет написано только, что Брежнев — дурак, а советская власть — говно.

— Что я вам говорил? Именно так мы и сами решили. И хотя Брежнев действительно дурак, а советская власть — говно, цензуру мы отменять не будем.

— Надо говорить не «хотя», а «именно потому, что», — сказал Сталин. — Подлинный социализм без цензуры невозможен.

— Ты искажаешь суть социализма, — сказал Ленин. - Социализм предполагает ликвидацию всей и всяческой цензуры.

— Согласен, — сказал Берия. — Но лишь при условии предварительной ликвидации всех тех, кто мог бы написать что-нибудь такое, на запрещение чего потребовалась б цензура.

— Прошу прощения, коллеги, — сказал Маркс, — но я вообще не понимаю, о чем спор. Неужели вы искренне думаете, что ваше общество и есть настоящий социализм?

— Почему наше?! — возмутился Ленин. — Это все штучки Сталина и Берии. Мы с Железным Феликсом совсем другое задумывали. А что ты на это скажешь?

— С каких это пор вас стало интересовать мое мнение! Скажу, что вы спорите из-за слов. Важно в конце концов не то, что вы хотели построить, а то, что построилось на самом деле. Официально принято называть наше общество социалистическим. Ну и пусть! Что вам далось это словечко «социализм»?! Все равно ничего другого не будет.

— Почему же не будет?

— Потому что законы общества всегда и везде одинаковы.

— Биологические законы тоже одинаковы. Но это не по мешало тому, что существуют миллионы видов организмов

— Но спор идет не о разнообразии условий различных стран, а об общих принципах социального устройства, независимо от особенностей стран, то есть законах. Социализм принципиально отличный от советского в такой же мере возможен, как иной физический макромир, в которо» не имеют силы законы нашей макрофизики и имеют сил: законы, не имеющие силы для нашего макромира.

— Что же ты предлагаешь?

— Сесть всем рядышком, спустить штаны и по команде насрать на все — на социализм, на интеллигентские терзания по поводу его язв, на надежды на некий «подлинный: социализм, в котором не будет ни язв, ни интеллигентски: терзаний.

— Такая позиция меня не устраивает.

— И меня тоже.

— И меня.

— И меня.

— А что вы предлагаете?

— Конечно же борьбу. Мы же пламенные революционеры.

— А как насчет баб?

— Одно другому не мешает. Мы, большевики, не аскеты. Имей в виду, в КГБ уже наметили для тебя бабенку. У них специально для таких случаев штат есть. И довольно неплохие бабы, если ограничиться исключительно уровнем физиологии. Опытные. Штучки всякие умеют делать. До Запада, конечно, им далеко. Не тот материал. Школа не та. Традиции не те. Но на фоне нашей общей серости в этих делах и такие сойдут за милую душу. Сейчас, говорят, на Западе моден так называемый оральный секс.

— Это еще что такое?

— Сам не знаю. Если от слова «орать», то, может быть, просто сидят рядышком и кричат, вместо того чтобы совокупляться.

— И все же где они мне такую штучку приготовили?

— Вставай и топай в «Метрополь». У входа увидишь невысокую полную бабенку с нахально-циничным взглядом. Она предложит тебе билет. Бери. Расплатишься потом.

— А если...

— Не наивничай. Не первый раз. Твои привычки и методы Там уже изучены досконально. Как погасят свет, не спрашивая имени, лезь за пазуху. Там кое-что есть. И потом под юбку. Там тоже кое-что приготовлено. Спеши!

Тоска по жалости

Говорят,

унижает жалость.

Ну а я прошу:

ради Бога,

Пожалейте,

хотя бы немного,

Унизьте,

хотя бы малость.

Равнодушно

не проходите,

Удержитесь

от взгляда злого.

Не скупитесь

на доброе слово,

По плечу слегка

потрепите.

Может, эта

сущая малость

Переменит

жизни движенье.

Так приди же ко мне,

униженье,

Основанье которого —

жалость.

Во имя

—  Главное в жизни, — говорит Маркс, — это борьба. Но не любая, а только за освобождение рабочего класса. Я за это все силы отдал.

— За освобождение от кого и от чего? И чего ты этим добился? Верно, в результате революции некоторые представители рабочего класса выбираются на вершины социальной иерархии. Но разве это — освобождение? А что происходит с тем рабочим классом, который образуется через несколько поколений? Его же снова освобождать надо! От кого на сей раз? И к каким идеалам его звать?

—  Маркс прав, — говорит Ленин. — Борьба есть главное содержание жизни. Я все свои силы отдал за переустройство России...

—  И что же вышло из этого? Русский народ как жил хуже всех европейских народов, так и продолжает жить. А ради чего? Чтобы очередной тщеславный болван стал маршалом или генералиссимусом и увешал себя орденами? Ради первенства и превосходства любой ценой?

—  Ты прав, — говорит Сталин. — Они все суть наивные мечтатели. Но в отношении борьбы, как таковой, они правы. Я вот всю жизнь боролся, но не за абстрактные идеалы, а с живыми (теперь, конечно, мертвыми) врагами. Я почти всех победил. Но кое-кто уцелел. Иди за мной, и будешь счастлив.