– Я хотел разбить это зеркало, Глориана. Я хотел сделать твое возвращение в цирк невозможным.
– Но почему?
– По тысяче причин. Потому что свет твоих глаз меркнет, когда ты думаешь о своем ремесле. Потому что мне невыносимо видеть деланную улыбку для сотен зрителей и неискренность в глазах, как будто это не ты, Глориана. Потому что я не задумываясь задушил бы любого мужчину, осмеливающегося смотреть, как ты демонстрируешь на арене цирка свою грудь.
– Демонстрировать свою грудь! Но я никогда… Кто сказал тебе такое?
– Это мне объяснил Питер. Он знает все о цирках и мечтает жениться на звезде цирка.
– А ты не находишь это столь прекрасным, Данте?
– Я презирал бы себя, последовав за тобой в цирк. – Она прерывисто вздохнула, и сердце его сжалось. – Ах, Глориана, как всегда, когда я говорю о важных вещах, мне попадаются не те слова. Я презирал бы себя, женившись на мадам Боадечии. Я хочу быть женатым на Глориане Тревани – это единственное, что мне нужно.
Она словно заворожила его своим пристальным взглядом. Сердце Данте бешено колотилось при мысли о том, как решится его участь.
– Звезды сияют для каждого, кому не лень поднять голову, чтобы посмотреть на них, Глориана. Я же хочу, чтобы моя жена сияла только для меня. Для меня!
Глориана ничего не ответила. Она дотронулась пальцем до уголка своего глаза и смахнула крохотную слезинку, сверкавшую там настоящим бриллиантом. А потом опрокинула Данте с такой силой, что он упал навзничь, а она лежала на нем, осыпая легкими как перышко поцелуями его лицо, шею и грудь через отверстие, которое сама прожгла в его рубахе.
И потом затихла.
– А как же с женитьбой на королеве Англии и с положением супруга правящей королевы? Ты можешь без сожаления отказаться от всего этого, Данте?
– Единственное, о чем я жалею, что мы должны потратить время на взрыв этой горы, когда я с гораздо большим удовольствием устроил бы землетрясение, чтобы освободить это место от врагов.
Он поймал своими губами губы Глорианы и упивался влагой ее рта, наслаждался прикосновениями к ее телу, пока сердца их не забились так громко, что могли бы заглушить самый сильный взрыв.
Они сделали это вместе. Стоя бок о бок, они направили солнечный луч на находившийся довольно далеко от них запал. Казалось, что этому не будет ни конца ни края.
– Не шевелись, – мягко проговорила Глориана, когда у Данте истощилось терпение. Он надолго замер, пока наконец не раздались треск и шипение, от которых едва не разорвалось зеркало. Шнур запала задымил, и в тот самый момент, когда вспыхнул первый язык пламени, зеркало, которое они держали в руках, разлетелось на куски, словно сделанное из засохшей грязи.
– Бежим!
Данте нагнулся, чтобы поджечь шнур на их стороне. Глориана тоже наклонилась и на лету подхватила подгоняемый ветром клочок бумаги. Рука об руку они побежали к лошади. Первым на нее вскочил Данте. Он усадил перед собой Глориану и, схватив поводья, пришпорил усталую лошадь.
Они были в полной безопасности, когда позади них раздался грохот, а потом пронесся глухой рев. Обернувшись, Данте увидел взметнувшийся к небу каменный гейзер, тут же осевший и медленно исчезавший в зеве ущелья. Хотя он и не испытывал угрызений совести от того, что сделал, Данте шепотом молился за упокой души тех, кому не удалось выбраться из прохода.
Глориана тоже посмотрела туда и прижалась головой к его плечу.
– Данте, она написала тебе письмо. Елизавета. Оно… какие-то сплошные причудливые завитушки… Я не могу ничего разобрать.
Глориана отдала ему подхваченный ею на лету клочок бумаги. Он пожелтел от времени, а написанные четким почерком строки выцвели. Края листка были подпалены, часть письма вообще сгорела, однако оставалось достаточно слов, которые прочитал изумленный Данте.
«Моим уделом стало большое счастье. Надеюсь, что ты нашел свое. Я не так уж щедра, но привыкла платить за то, что имеет истинную цену. Это значит, что я посвящаю тебя, сэр Данте Альберто Тревани, в рыцари королевства.
Елизавета-Регина».
Глориана, запрокинув голову, посмотрела в глаза Данте. Она прочитала в них тревогу.
– Что там написано?
Там было сказано, что он получил все. Титул. Почет. Благодарность королевы. И как будто был намек на то, что она знала историю его любви.
– Ничего особенного, – ответил Данте. Он скомкал письмо и бросил комочек бумаги в ущелье.
– И все-таки? – настаивала Глориана.
На лице Данте вдруг появилась широкая, простоватая улыбка совершенно счастливого человека. Он наклонился, чтобы поцеловать любимую.
– Это значит, Глориана, что мы с тобой неразрывно связаны навеки.
Эпилог
Данте страшился первой встречи со своей дочерью.
Ни от одного мужчины, поглощенного любовью к своей жене, нельзя ожидать, чтобы он с радостью воспринял пронзительно кричащее, крошечное существо при первом же знакомстве. За появление на свет этой крошки Глориана заплатила суровыми муками и тяжкими стонами, но хрупкое тело с честью выполнило свой долг, и новый человек смог войти в этот мир. Но когда Данте ступил в их комнату, его взору представилась спокойно отдыхавшая жена, напевавшая тихую мелодию, и Данте как-то странно потянуло к золотисто-рыжей головке, прильнувшей к груди Глорианы.
Глориана посмотрела на мужа, и у Данте едва не закружилась голова от исходившего от нее сияния любви. Рождение ребенка еще более усилило дивный свет ее глаз, и только сейчас он понял, как боялся ее потерять.
Нет, больше никогда.
– Это твой папа, – прошептала Глориана, осторожно погладив дочь по головке, и повернула ее так, чтобы Данте мог увидеть детское личико.
Новорожденные младенцы похожи на детенышей опоссума со сморщенной мордочкой. Они не улыбаются, ничего не видят, как кроты, и красивыми их находят только матери.
Ему предстояло срочно отправиться в Холбрук, чтобы купить там один из чудесных фотоаппаратов мистера Истмена – весь мир должен был видеть фотографии его дочери. Уголки ее правильно очерченных губок поднялись, словно приветствуя отца. Широко открытые глаза, оглядев комнату, на одну щемящую сердце секунду остановились на нем, обещая залить его своим собственным светом, которого так бесконечно жаждала его душа.
– Женщина Карлайлов, – выдохнул он и подумал, как хорошо, что есть и его доля в этом драгоценном существе.
– И ничего от Тревани. – Глориана поцеловала волосики, украшавшие головку новорожденной, и с улыбкой посмотрела на Данте. – Однако некоторые традиции Карлайлов должны сохраняться.
– Какие, любимая?
– Нужно дать ей королевское имя. Я думаю, что мы могли бы назвать ее Елизаветой.