Полагая, что мой поступок достоин даже всяческого одобрения, я немедленно рассказал ей по порядку обо всем сражении, а чтобы она не очень уж печалилась, за потерянного гуся предложил ей заплатить. Но, увидев его, старуха подняла такой невероятный крик, что можно было подумать, будто в комнату снова забрались гуси.
Удивленный непонятностью своего преступления, я растерялся и стал спрашивать, почему она так горячится и почему жалеет гуся больше, чем меня.
137. На это она, всплеснув руками, воскликнула:
— И ты, злодей, еще осмеливаешься рассуждать?… Ты даже не подозреваешь, какое огромное преступление совершил: ведь ты убил Приапова любимца, всем матронам наиприятнейшего. Нет, и не думай, что проступок твой не такой уж тяжелый: если только узнает о нем магистрат, быть тебе на кресте. Ты осквернил кровью мое жилище, до сих пор незапятнанное, и любому из недругов моих дал возможность устранить меня от жречества…
* * *
— Пожалуйста, не кричи, — говорю я ей, — я тебе за гуся страуса дам…
* * *
Энотея села на кровать и, к вящему моему удивлению, продолжала оплакивать несчастную участь гуся, пока наконец не пришла Проселена с деньгами за жертвоприношение.
Увидев убитого и расспросив жрицу о причине ее горя, она принялась рыдать еще горше и причитать надо мной, точно я отца родного убил, а не общественного гуся.
Мне стало наконец нестерпимо скучно, и я воскликнул:
— В конце концов, можно загладить дело моих рук деньгами? Пусть я вас под суд подвел; пусть я даже человека убил! Вот вам два золотых, можете накупить себе сколько угодно гусей и богов.
— Прости меня, юноша, — заговорила Энотея, лишь только увидела мое золото, — ведь я так беспокоилась исключительно ради тебя. Это было лишь доказательством моего к тебе расположения, а вовсе не враждебности. Постараемся же, чтобы никто об этом не узнал. А ты помолись богам, чтобы они отпустили тебе прегрешение.
Тех, кто с деньгами, всегда подгоняет ветер попутный, Даже Фортуной они правят по воле своей. Стоит им захотеть, — и в супруги возьмут хоть Данаю, Даже Акрисий-отец дочку доверит таким. Пусть богач слагает стихи, выступает с речами, Пусть он тяжбы ведет — будет Катона славней. Пусть, как законов знаток, свое выносит решенье — Будет он выше, чем встарь Сервий иль сам Лабеон [362]. Что толковать? Пожелай чего хочешь: с деньгой да со взяткой Все ты получишь. В мошне нынче Юпитер сидит…
Она поставила под руки мне чашу с вином, заставила меня растопырить пальцы и для очищения потерла их пореем и сельдереем, а потом опустила в вино, читая какую-то молитву, несколько лесных орехов. Судя по тому, всплывали они на поверхность или же падали на дно, она и делала свои предсказания. Но меня нельзя было поддеть на эту удочку: я знал, что орехи пустые, без сердцевины, наполненные только воздухом, всегда плавают на поверхности, а тяжелые, с крепким ядром, непременно должны опуститься на дно…
* * *
Она вскрыла грудь гуся и, вынув здоровенную печень, предсказала по ней мое будущее. Наконец, чтобы уничтожить все следы моего преступления, разрубила гуся на части, насадила их на несколько вертелов и принялась готовить из убитого, который, по ее словам, предназначен был ею для этого еще раньше, великолепное блюдо… А стаканчики чистого вина между тем все опрокидывались да опрокидывались…
* * *
138. <…> Размякшие от вина и похоти, старушонки все же пустились следом и из переулка в переулок гнались за мною, крича:
— Держи вора!
Однако я улизнул, хоть и раскровянил все пальцы на ногах, когда убегал очертя голову…
* * *
— Хрисида, которая в прежнем твоем положении даже слышать о тебе не хотела, теперь готова разделить твою судьбу, даже рискуя жизнью…
* * *
— Разве Ариадна или Леда могли сравниться с такою красотой? Что по сравнению с ней и Елена? что — Венера? Если бы Парис, судья одержимых страстью богинь, увидел тогда рядом с ними ее лучистые глаза, он отдал бы за нее и Елену и богинь в придачу. Если бы только мне было позволено поцеловать ее, прижать к себе ее небесную божественную грудь, то, быть может, вернулись бы силы и воспрянули бы части моего тела, и впрямь, пожалуй, усыпленные каким-то ядом. Оскорбления меня не удручают. Я не помню, что был избит; что меня вышвырнули, считаю за шутку. Лишь бы только снова войти в милость…
* * *
139. Я все время тискал под собою тюфяк, словно держа в объятиях призрак моей возлюбленной…
Рок беспощадный и боги не мне одному лишь враждебны. Древле Тиринфский герой, изгнанник из царства Инаха, [363] Должен был груз небосвода поднять [364], и кончиной своею Лаомедонт [365]утолил двух богов вредоносную ярость; Пелий [366]гнев Юнонин узнал; в неведенье поднял Меч свой Телеф [367], а Улисс настрадался в Нептуновом царстве. Ну, а меня по земле и по глади седого Нерея [368] Всюду преследует гнев геллеспонтского бога Приапа [369]… * * *
Я осведомился у моего Гитона, не спрашивал ли меня кто-нибудь.
— Сегодня, — говорит, — никто, а вчера приходила какая-то неплохо одетая женщина; она долго со мной разговаривала и порядком надоела мне своими жеманными речами; а под конец заявила, что ты провинился, и если только оскорбленное лицо будет настаивать на своей жалобе, то ты понесешь рабское наказание…
* * *
Не успел я еще закончить своих жалоб, как появилась Хрисида; она бросилась мне на шею и, горячо меня обнимая, воскликнула:
— Вот и ты! Таким ты мне нужен. Ты — мой желанный, ты — моя услада! Никогда не потушить тебе этого пламени! Разве что кровью моею зальешь его…
* * *
Внезапно прибежал один из новых слуг Эвмолпа и заявил, что господин наш, за то что я целых два дня уклонялся от службы, сильно на меня рассердился и что я хорошо сделаю, если заблаговременно придумаю какое-нибудь приличное оправдание, так как вряд ли можно надеяться, чтобы бешеный гнев его утих без побоев…
140. Матрона, одна из первых в городе, но имени Филомела, в молодые годы успела уже урвать не малое количество наследств, а когда цвет юности поблек и она обратилась в старуху, стала навязывать бездетным богатым старикам своего сына и дочку — и так, с помощью своего потомства, продолжала заниматься прежним ремеслом.
Так вот, теперь она пришла к Эвмолпу с тем, чтобы поручить его опыту и доброте самое заветное — детей своих… Кроме него, никто во всей вселенной не может ежедневно давать молодежи душеполезные наставления. Словом, она заявила, что оставляет детей своих в доме Эвмолпа для того, чтобы они наслушались его речей: а другого наследства молодым людям и нельзя оставить.
Сказано — сделано. Притворившись, будто уходит в храм принести богам обеты, она прелестнейшую дочку и юного сына оставила в опочивальне.