Еще бо́льшая путаница началась, когда изображение обрело динамику. После слов дяди Вовы «Да, братцы-кролики, тут вам нужен Крашанок», картинка начала смещаться влево, словно тот, чьими глазами смотрел я, повернул голову в сторону, и дядей Вов стало два. Оба они сидели и сосредоточенно жевали. Мне аж поплохело – гражданина Заяца и одного-единственного было многовато для этой многострадальной Земли, а тут цельных два.
Когда дяди-киллеры, с идеальной точностью членов сборной по синхронному плаванию, симультанно хряпнули водки, меня осенило – это не мои воспоминания, а воспоминания пьяного Шлямбура! И его самого видно потому, что напротив висит зеркало! Ну и, соответственно, киллеров поэтому двое – один зеркальный. Просто качество изображения заретушировало любую возможность отличить отраженный мир от настоящего. Вместе с логическим объяснением увиденного пришла мысль – а какого черта я сейчас вообще полез в синестезию?
Ничего мне не угрожало, и судя по поведению Шлямбура, он весьма заинтересован во мне – так чего же его прямо не расспросить? Сослаться на сотрясение мозга и амнезию, да и разузнать покрытые мраком события ночера пятницы?
Как остановить синестезию, я не знал – раньше она заканчивалась сама. Но, чтобы преподать урок давешнему философу-моралисту, задумал оседлать свой дар по полной.
Для начала, я решил все-таки кое-что из сегодняшней синестезии вытянуть – хотя бы имя безбрового. Ведь кто-нибудь за этот вечер к нему обращался по имени? Фильм тут же рванулся вперед, персонажи смешно замелькали руками и головами, как при ускоренной перемотке, но, вскорости, это мельтешение прекратилось, и Шлямбур назвал этого типа Сергеем Алексеевичем.
Меня обрадовала такая услужливость моего дара и предельная простота управления синестезией. На самом деле, очень просто искать в тексте нужное слово – любой текстовый редактор это делает на раз! А вот как искать нужное слово в аудиозаписи? Вот где проблема зарылась! А мне такие удобства, значит, отныне доступны. Причем, сейчас мне нашли и предъявили имя, которого я не знал. Супер! Интересно, а как такой поиск осуществляется – это уже проснулся во мне недобитый программист.
В азарте экспериментаторской деятельности я возжелал смотать все действо на начало вечера – но тут меня ждало разочарование. Ибо ничего не произошло, моргнуло разок, и все. Те же рожи, тот же стол… И тут на помощь пришла моя дотошность: я разглядел, что рожи-то те же, но не пьяные! И в мелькнувшем окошке еще сереет вечер, фонари не зажглись! Значит, сработало! Откатило на начало застолья! Скрипит, старая шарманка!..
Похоже, про шарманку я подумал вслух, и теперь Шлепковский смотрел на меня с благоговейным испугом, не успев стереть с лица радостную улыбку от встречи. Мимическое сочетание этих двух эмоций выглядело столь же ужасно, как сутулая пресмыкающаяся винторогая собака. Но сочетание было вполне объяснимо.
Дело в том, что Шлямбур незадолго до этого, устав ждать продолжения беседы и моего возвращения из глубин меня же (кстати, ждал он не очень долго – секунд десять), спросил:
– Как там Алина?
А я, значит, глупо улыбаясь в елки, с любовью и гордостью заявил:
– Скрипит, старая шарманка!
Мы еще немного посидели, думая каждый о своем: Шлямбур в легком шоке пытался понять, чего это я так о весьма красивой, далеко не старой и совершенно не скрипучей женщине, а я – про то, какая же мне досталась замечательная и навороченная синестезия! Последнего поколения! С мысленным пультом управления, интуитивно понятным интерфейсом и контекстным поиском, идеально правильно исполняющим команды в стиле «пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что»!
Философ-моралист был повержен. Наверное, убрался в свою глубокую темную келью разрабатывать очередную Пугалку.
А Шлямбур, не дав насладиться триумфом, одним вопросом вбил в меня килограммов двадцать воздуха, заставив закашляться:
– Ну что, когда грабить идем? А то ребята уже заждались…
Глава пятьдесят восьмая. Ограбление по-русски
Отродясь такого не было, и вот опять.
Виктор Черномырдин
Мы общались со Шлепковским почти час. За это время, с помощью синестезии и обычных расспросов (даже на сотрясение мозга ссылаться не стал – пенял исключительно на нетрезвую голову), мне удалось восстановить несколько утерянных, как я раньше думал – навсегда – часов пятницы. Дело, значит, обстояло так.
В ту пятницу в кафе на набережной собралась команда единомышленников из двух человек, а также один приглашенный специалист – киллер дядя Вова, двоюродный дядя Сергея Алексеевича.
Именно туда совершенно случайно я и забрел. Некстати для себя, и весьма кстати для присутствующих. Я был принят за Крашанка и на своевольной волне «шизы» подыграл этой ошибке, то ли прикалываясь, то ли действительно войдя в роль. Троица обсуждала свои насущные проблемы, с которыми я пообещал помочь – с легкостью мистера Хайда, за слова которого придется отвечать доктору Джекилу…
Примерно год назад Сергея Алексеевича посетила христианская мысль отдать кое-кому из малоимущих что-нибудь ненужное, но полезное. Но чтобы отдать что-нибудь ненужное, нужно было сначала что-нибудь ненужное украсть, так как купить таковое на скромную зарплату преподавателя было нереально. Таким образом, изначально вполне христианская идея, сделав значительный крюк и далеко обогнув православное милосердие, обрела статус бандитско-робингудовской, и прочно поселилась в голове учителя истории из Новосибирска.
Робингудовской идея была в том смысле, что пострадать должен был какой-нибудь беспринципный богатенький кровопийца, сколотивший свой капиталец далеко не праведными делами и, желательно, при этом также не являющийся эталоном симпатичности и обаяния.
Сергей Алексеевич, существо худое и тщедушное, но с обостренным чувством справедливости (то ли из-за проблем с желчным пузырем, то ли из-за врожденной истеричности, доставшейся ему от матери, двоюродной сестры киллера дяди Вовы), весьма невоздержанно относился к вопросам классового неравноправия и ряду других несправедливостей в этом мире.
Ленинский политический лозунг 1918 года «Грабь награбленное» попался на глаза Сергею Алексеевичу в период кризиса среднего возраста, и стал его девизом. Долгих пять лет этот девиз грел ему душу, но из заманчиво справедливой теории в суровую практику жизни воплощаться не спешил. Видимо, ждал подходящего момента.
И дождался. Однажды, в размеренной преподавательской жизни наступил невыносимый момент, когда консервативная часть учителя истории уже не могла, а его революционная часть уже не хотела жить старой жизнью. Тогда он уволился из школы и поехал в далекий Ростов-на-Дону к двоюродному дяде Вове, обуреваемый жаждой экспроприаторской деятельности.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});