Купеческая элита хорошо понимала нерадостные перспективы; в свое время (в конце XIX века) именно это и вынудило ее покинуть привычную верноподданническую колею и выйти на новые политические рубежи. И теперь купцы тоже не собирались играть роль статистов. С думской трибуны звучали речи, явно готовившиеся в стенах Московского биржевого комитета. Например, депутат Н.Д. Шейдман указывал: то немногое, что:
«делалось для подъема экономического положения страны, преимущественно делалось на западе и юго-западе России, центр же и восток решительно ничего не получили»[1183].
Напомним, что лидеры купечества Москвы не считали всероссийскую предпринимательскую организацию – Совет Съезда представителей промышленности и торговли -своей. Призванный взаимодействовать с органами власти, Совет был учрежден в Петербурге в 1906 году – при весьма скромном участии московской группы. И в дальнейшем:
«Москва если официально не была вне общероссийского объединения, то, по существу, почти никакого участия в его жизни не принимала, и даже более того, почти не интересовалась его существованием»[1184].
Когда купеческие лидеры все-таки появлялись на съездах, то там, как правило, происходило выяснение отношений с другими буржуазными группировками, причем «со стороны московских деятелей враждебность чувствовалась сильнее»[1185]. Один из таких конфликтов произошел на IV съезде, в сентябре 1909 года. Московские биржевики критиковали практику распределения железнодорожных заказов. По мнению известного Ю.П. Гужона, это приносило громадный вред общим интересам металлургической индустрии страны. Министерство путей сообщения постоянно распределяло казенные заказы в пользу нескольких избранных заводов в ущерб остальным. Гужон потребовал прекратить безобразие; его тут же поддержали П.П. Рябушинский, С.Н. Третьяков, Н.А. Куров и др. Однако представителям Москвы стали бурно оппонировать горнопромышленники южного региона – те самые «избранные», о которых и говорил Гужон. Они посчитали этот вопрос не подлежащим обсуждению на съезде и отказались вырабатывать какую-либо резолюцию по этому поводу[1186].
Государство, по-прежнему не желавшее идти навстречу интересам купеческой буржуазии, ориентировалось на другие предпринимательские круги. Сошлемся на пример одного правительственного решения, вызвавшего в предвоенный период громкий общественный резонанс. В 1911 году был объявлен тендер на проведение железнодорожной ветки между Нижним Новгородом и Екатеринбургом. Эксплуатация дороги, связывающей два крупных промышленных района страны, обеспечивала высокую и стабильную доходность; за концессию развернулась серьезная конкуренция. Одним из основных претендентов стала группа московских капиталистов, которую возглавил видный кадетский деятель депутат Государственной думы Ф.А. Головин (бывший Председатель II ГД); ради участия в этом коммерческом деле он даже отказался от депутатского мандата. Купеческие тузы высоко оценивали свою заявку, считая, что имеют полное право реализовывать свой коммерческий интерес в тех регионах, которые они издавна рассматривали в качестве своей хозяйственной вотчины. Однако претензии капиталистов из народа встретили сопротивление у чиновничества Петербурга. Так, «Новое время» устами известного публициста М.О. Меньшикова всячески дискредитировало лоббистские усилия москвичей, призывало правительство не превращать железнодорожный проект в «кадетскую дорогу». В результате выгодная концессия досталась группе петербургских предпринимателей во главе с фон-Мекком и князем Енгалычевым[1187]. Разумеется, разочарование купечества было большим; такие итоги конкурса зримо напоминали тендер 1868 года на эксплуатацию Николаевской железной дороги, когда купеческая группа, не смотря на настойчивые усилия, потерпела обидное поражение. И теперь, спустя сорок с лишним лет, для нее немногое изменилось. Разве что сейчас власти старались проявлять по отношению к московской купеческой группе большую предупредительность, чем прежде. К примеру, в пореформенное время петербургские министры считали свои визиты в Первопрестольную честью для нее. Теперь же – после 1905 года они приезжали для того, чтобы «пониже поклониться и получить побольше благорасположения толстосумов... как бы приносилась присяга на верность им, а они выслушивали, никому ни на грош не верили и кормили обедами»[1188]. Подчеркнутое правительственное благорасположение, не подкрепляемое реальными действиями, лишь усиливало раздражение купеческой элиты.
С 1909 года видные представители купеческого делового мира стали проводить в Москве собрания. Отчасти это напоминало 1905 год, когда в купеческих гнездах концентрировалась различная оппозиционная публика. Кстати, одно из таких мест – дом М.К. Морозовой – продолжало действовать и в этот период, приобретя заслуженную славу в кругах литераторов и любителей искусства. В политическом же смысле эстафету приняли особняки П.П. Рябушинского, А.И. Коновалова и др.: здесь для обсуждения своих перспектив ежемесячно собирались от пятидесяти до ста представителей крупной буржуазии Центрального региона России, Поволжья и Сибири. Во всех этих мероприятиях самое деятельное участие принимали известные в стране ученые: ректор московского университета А.А. Мануйлов, экономист П.Б. Струве, юрист С.А. Котляревский, проф. М.М. Ковалевский, И.X. Озеров, С.Н. Булгаков и мн. др. Они выступали с докладами о синдикатах и трестах, о промышленном налоге, о значении иностранного капитала и проч. Информация об этих встречах в виде коротких отчетов и статей участников дискуссий иногда появлялась в прессе[1189].
Хорошо замечено, что в деле формирования политических интересов купеческой буржуазии экономические беседы сыграли роль, сопоставимую с ролью «Русского собрания» для правых партий или кружка «Беседа» – для кадетов и октябристов[1190]. Один из участников встреч с купеческой элитой И.X. Озеров называл эти мероприятия «московским торгово-промышленным парламентом»[1191]. Участники этого «парламента» были убеждены, что модернизация России требует реформ, а не их имитации, опоры на самодеятельные начала, а не управленческой централизации. Этого невозможно достичь без совместных усилий людей практического опыта и науки. Заметим, что в сферу интересов московской буржуазии впервые вошли военные проблемы. Итогом этих встреч стало заявление купеческой элиты о готовности взять на себя (вырвав из рук правящей бюрократии) управление не только экономикой, но и государством[1192]. Здесь следует учитывать один важный момент. Как показали беседы, купечество совсем не было настроено против иностранного капитала как такового, а также трестов, синдикатов и т.д. Но буржуазные деятели хотели участвовать в контроле над зарубежными инвестициями, идущими в страну. Они прекрасно понимали все преимущества административного ресурса, и поэтому их устремления естественным образом направлялись в политическую сферу, к получению управленческих рычагов. Обладание этими рычагами сделало бы взаимодействие с иностранным капиталом привлекательным и позволило бы сполна вкусить коммерческие прелести, которые обеспечивала деятельность синдикатов и трестов.
Экономические беседы наглядно свидетельствуют, как далеко продвинулись купеческие верхи по либеральной стезе. Можно сказать, что в 1910-х годах они обретают новое общественное качество и выходят на передовые рубежи в оппозиционном движении. Их политическим союзником стала либеральная интеллигенция – она заменила славянофилов и патриотов, которые в пореформенный период обслуживали интересы вышедшей из народа буржуазии. Ныне купечество ориентировалась уже не на почвеннические, а на конституционные воззрения, видя в них действенный инструмент для достижения своих интересов. Представить на этих беседах людей типа С.Ф. Шарапова абсолютно невозможно. Известный публицист, грудью встававший за московских фабрикантов в 80-90-х годах XIX века, теперь слал проклятья конституции «17 октября» и тем, кто предал забвению русские начала; неустанно рассуждал о том, как острое либеральное жало пронзило великий народный организм[1193].
Приобретение нового общественного лица сказалось и на «фирменном» староверческом имидже купеческой буржуазии. Либеральное мировоззрение естественно подразумевало принцип конфессионального равенства, т.е. отрицало приоритет какого-либо вероисповедания. И отношение купеческой элиты к староверию стало более спокойным. Во второй половине XIX столетия старообрядческое происхождение, принадлежность к расколу органично вписывались в славянофильскую традицию, однако переход на новые политические рубежи и тесное взаимодействие с либеральной публикой потребовали соответствующей поведенческой модели. Именно поэтому в прогрессивно настроенной Московской городской думе гласные из купцов уже старались лишний раз не напоминать о своем конфессиональном происхождении[1194].