Читать интересную книгу Молодость Мазепы - Михаил Старицкий

— Ты вот что скажи мне, — отвела его несколько в сторону Марианна, — только по правде, за правду я заплачу тебе щедро… ты же меня знаешь?

— Ой, знаю, верю… Цц… Цц..! — зачмокал губами «шынкар».

— Ну, так вот что: не знаешь ли ты досконально дороги к Рашковским «льохам»?

— До городка? Как не знать — знаю: вот недалечке тут… оттуда у меня завсегда и пьют, и ночуют…

— О? Вот и отлично… Теперь там, верно, никого нет, так ты нам все и показать можешь… Говорят, — важные окопы и «льохы» и вплоть до самого Рашкова.

— Ох, ох, грабе… льохы там, так «хай его маму морду», а окопища… Только, ваша ясновельможность, теперь там не пусто, теперечки в льохах какие-то важные пленники и в городке «дозор» московской стражи, у меня каждая смена бывает, добре пьют, нечего жаловаться, добре, только вот, как они говорят, денег не любят платить, а все в долг, — «на борг», как и важная шляхта…

— Так пленные, говоришь, тут еще? — переспросила Марианна, едва скрывая охватившую ее радость.

— Тутечки, тут… их недавно привезли.

— Господи! Прибежище наше! В деснице Твоей лишь спасенье, — промелькнула в мыслях Марианны горячая молитва и погрузила ее душу в радостное умиление.

Все замолчали. Андрей обдумывал, как воспользоваться новыми обстоятельствами. Жид ждал распоряжений.

— Слушай, жиде, — прервала наконец молчание Марианна, — нет ли у тебя отдельной комнаты и доброго чего пополоскать горло, так мы бы выпили и не «на борг», а на чистые дукатики…

— Как не быть отдельного покоя для такого ясного панства! — вздохнул от восторга «шынкар». — Есть, есть и все, что только угодно для панских потреб… Милости прошу! — и он повел своих ясных и дорогих гостей в темные огромные сени («заезд»), где слышно было ржание коней, где стояли посредине повозки и буды, где навалена была кроме — того и всякая дрянь: колодки, дрова, седла и упряжь.

Ощупью, натыкаясь то на то, то на другое, пробирались Андрей и Марианна за жидом и наконец вошли вслед за ним в какую-то конуру. Жид потом побежал за вином и за «свитлом», а Марианна шепнула Андрею, чтобы он привел сюда и товарища хорунжего, Чортовия, дошлого и опытного казака во всякой «справи».

Оставшись одни, наши путники начали обсуждать меры, какие нужно было предпринять для спасения заключенных. Прежде всего нужно было узнать, как велика в городке стража, и есть ли возможность проникнуть в это городище, или придется его добывать силой? Но их было всего-навсего шесть человек, а Варавка и прочие команды исчезли; если они съедутся где-либо, то во всяком случае сюда не поедут. Положение казалось отчаянное; но этой мысли никто не хотел допустить, после стольких передряг и испытаний было бы страшным ударом потерпеть неудачу у порога заключения несчастных. Был призван сюда для разъяснения многих вопросов жид. По его показаниям, стражи в городке было не больше пятнадцати человек, потому что ежедневно у него бывает человек семь, восемь, т. е. полсмены, а столько же, вероятно, остается в городке; ну, если прибавить еще двух, которые, как начальство, остаются там, то всех больше семнадцати, восемнадцати быть не может. Против такой силы, да еще в укрепленном месте, число освободителей было уже чересчур ничтожно; а жид еще, как нарочно, расписывал страшные рвы, высокие насыпи с грозным частоколом, железные двери у каменных подземных темниц.

Все приуныли и мрачно задумались; Марианна бледная, со сверкающими глазами, сидела во время всех этих расспросов отдельно в темном углу и не принимала никакого участия в беседе. Вдруг она, во время наступившего молчания, быстрым движением подошла к жиду.

— Слушай, жиде, — заговорила она взволнованным голосом, — я заплачу тебе так, как ты и не ожидаешь, если ты мне поможешь пробраться в тот лех и спасти моего друга, который невинно захвачен… или по крайней мере хоть увидеться с ним.

— Ой, трудно, ясновельможный грабюню, — замотал головою жид, и пейсы затрепали его по щекам, — трудно, вей мир, как трудно… Я для пана и перерваться готов… потому что грабя меня б не обидел… Разве вот подкупить их? Они любят пить и все такое… а деньги все на свете, все! — поднял он торжественно вверх два пальца, — с деньгами можно весь свет вывернуть наизнанку, дали-Буг!.. Так отчего же не попробовать? Можно, грабуню, можно! Хороший гешефт, добрый гешефт!

— А ты говоришь, что они, — эта стража, добре любят пить?

— Ой, мамеле, как любят! Если им поставить бочонок, так будут пить до дна.

— Ух, добре! — потер руки с особенным удовольствием Чортовий, — можно «смыкнуть» и уложить их покотом…

LV

— Панове, вот у меня какая думка заворушилась в башке, коли одобрите, да Бог поможет, то авось и удастся наше дело, — проговорил, после некоторого раздумья, Чортовий.

— А что же ты, пан-товарищ, придумал? — спросила с оживленным интересом Марианна.

— А вот что, панно полковникова. Я пойду сейчас с жидом в корчму, как проезжий, или лучше, как бежавший от преследования Дорошенко казак. Конечно, такому и Бог велел примазаться к чужим казакам, поискать в них покровительства, побрататься. А брататься без оковитой нельзя, — это тоже всякой христианской душе известно. Ну я их и начну накачивать, да с таким расчетом, чтобы они еле добрались до своего гнезда…

— Если накачивать, так ты уж так накачай их, чтоб замертво остались в корчме, — добавил повеселевший Андрей.

— Ой, ой, как еще можно! — поднял обе руки в знак полного утверждения жид, — как свиньи лежать будут.

— Нет, это мне не расчет! — возразил Чортовий. — Если они останутся здесь, то за ними пришлют кого-либо… Заберут этих, а остальных больше не пустят. А мне нужно, чтоб все перепились, чтоб трезвых осталось два, три человека на нас шесть!

— Эх, славный ты казак! — воскликнула с чувством Марианна.

— Я еще, панно полковникова, вот что хочу сделать, — продолжал развивать свой план Чортовий, — одного-то я напою «до мертвяка», а остальных до такой меры, чтоб доползли еще до городка… Вот я с этого, что здесь останется, и сниму одежу, переряжусь в нее, да с пьяными и отправлюсь в крепостцу; притворюсь так пьяным, упаду где-нибудь и захраплю, а за мною, полагаю, и мои собутыльники расползутся под окопами и лягут трупами до позднего утра. А вот когда за этой сменой явится сюда в корчму другая, то нужно, чтобы взялся кто и другую смену свалить с ног «оковытою», тогда бы вышло расчудесное дело!

— Слично, слично! — одобрил с восторгом этот план жид, быстро ходя по комнате и подбрасывая от удовольствия заложенными за спину руками свой «лапсердак»: он уже считал в уме, сколько потребуется для выполнения этого плана «оковытой» и меду, и какие перепадут в его карман барыши.

— Да я берусь перепоить их, — откликнулся на вызов Андрей.

— Нет, пане хорунжий, — возразил Чортовий, — не подобает тебе пить, ведь невозможно же напоить до «мертвяка» других и не нахлестаться самому?.. А ты нам, пане, нужен будешь трезвым, да еще как будешь нужен! На эту потребу, сдается нам, и Лунь годится: он коли поусердствует, то всех перепьет; всех «мертвякамы» уложит… Тогда-то ты, пане Андрию, с панной полковниковой и «рушайте» в городок смело, захватив остальных и Луня, — значит пятерых, да я буду шестой, — и ворота отворю вам… А сколько же найдется за окопами трезвых? — Наиболее три-четыре души… Так разве тогда мы с ними не справимся?

— Справимся, еще как! — подхватил Андрей.

— Ой, вей! — потер руки корчмарь.

Марианна, затаив дыхание, слушала Чортовия, и когда он замолчал, при одобрениях жида и Андрея, она торжественно произнесла:

— Да благословит тебя Господь за твою «пораду», исполни же ее, а мы за тобою всюду пойдем, и верь, что никогда не забудем твоих услуг, — ни я, ни отец мой! — и она искренне пожала казаку руку.

Андрей обнял горячо Чортовия и вышел с ним быстро из конурки; он спешил удостовериться, где разместилась его команда, чтобы сделать ей нужные распоряжения, а Чортовий направился прямо в корчму; жид же, с развевающимися полами «лапсердака», словно вампир, бесшумно полетел вперед среди темноты ночи на свою наживу, забывая в эту минуту, что выгодный гешефт может окончиться для него и печально.

Оставшись одна, Марианна почувствовала какое-то изнеможение: действительно, постоянное напряжение за последние дни ее нервов переутомило, наконец, и этот сильный организм.

Хотя и волновали Марианну в настоящую минуту нахлынувшие разные чувства, — и радость, что нашли, наконец, после стольких неудач, несчастного пленника, и тревога перед предстоящей последней попыткой освободить его из когтей Тамары, но все эти волнения потеряли остроту и не жгли сердца едкой болью, а только заставляли его тихо трепетать, замирая. Марианна прилегла на неуклюжий топчан, стоявший в углу комнаты, и начала думать о том, какую она даст блаженную минуту Мазепе, когда крикнет ему, что он свободен! Да, но эта минута, пожалуй, и для нее будет не менее счастливою. — Почему же? — поставила она себе вопрос и над ним сладко задумалась. — Да потому, — успокоилась она на одном решении, — что он наверное сослужит для родины великую службу. Конечно, эта уверенность и подкупила целиком ее сердце, а пережитые, ради нового друга, тревоги и муки сроднили ее с несчастным страдальцем. Потом фантазия начала рисовать ей картины ее встречи с растроганным отцом и с благодарным гетманом… далее и эти картины стали тускнеть и обрываться, мысли спутались и Марианна уснула крепким, молодым сном.