Читать интересную книгу Третий рейх. Зарождение империи. 1920–1933 - Ричард Эванс

Самодовольное убеждение Франца фон Папена и его друзей, что они поместили Гитлера туда, куда им было надо, долго не продлилось. Нацисты заняли только три поста в правительстве. Однако в своей должности рейхсканцлера Гитлер имел значительные полномочия. Таким же важным фактом было то, что нацисты руководили министерством внутренних дел Пруссии и рейха. Это давало широкие возможности в плане закона и порядка. Пост Геринга в Пруссии, в частности, давал ему контроль над полицией на большей части территории рейха. Хотя Папен в роли рейхскомиссара и был его номинальным начальником, ему было нелегко вмешиваться в повседневные дела министерства по вопросам обеспечения порядка. Более того, новый министр обороны, генерал Вернер фон Бломберг, назначенный по распоряжению армии за день до вступления Гитлера в должность, симпатизировал нацистам гораздо больше, чем думали Папен или Гинденбург. Импульсивный и энергичный человек, Бломберг завоевал серьезное уважение в роли штабного стратега в Первой мировой войне, а позже стал начальником Генштаба. Он был своим человеком армии в правительстве. Однако на него также можно было легко влиять с помощью сильных впечатлений. Во время визита в Советский Союз с инспекцией военных сооружений он был так впечатлен Красной армией, что серьезно размышлял о вступлении в коммунистическую партию, совершенно игнорируя чудовищные политические последствия такого решения. Имея ограниченное военное мировоззрение и практически не интересуясь политикой, он был пластилином в руках такого человека, как Гитлер[760].

Бломберг запретил офицерам вступать в нацистскую партию и ревниво защищал независимость армии. Благодаря его верности Гитлеру нацисты не считали необходимым подрывать армию изнутри. Тем не менее они хотели быть уверены, что армия не станет вмешиваться в поток насилия, который они планировали обрушить на страну. Гитлер подчеркнул свое уважение к нейтралитету армии в обращении к старшим офицерам 3 февраля 1933 г. Он завоевал их одобрение, пообещав восстановить призыв, уничтожить марксизм и аннулировать Версальский мирный договор. Офицеры не высказали никаких возражений, когда он представил им пьянящие долговременные планы по захвату Восточной Европы и ее «германизации» за счет выселения миллионов исконных славянских жителей. Нейтралитет армии означал, разумеется, ее невмешательство, и Гитлер продолжил свою линию, убеждая офицеров в том, что «внутренняя борьба» была «не их делом». Он значительно облегчил себе осуществление планов по нейтрализации армии, назначив по совету Бломберга полковника Вальтера фон Рейхенау, энергичного, честолюбивого, имевшего множество наград штабного офицера, на должность главного помощника Бломберга. Рейхенау также почитал Гитлера и поддерживал с ним хорошие личные отношения. Вместе с Бломбергом он быстро начал добиваться изоляции главнокомандующего армией, генерала Курта фон Хаммерштайна, аристократа-консерватора, который никогда не пытался скрыть своего презрения к нацистам. В феврале 1933 г. Хаммерштейн запретил офицерам приглашать политиков на общественные мероприятия в попытке свести к минимуму отношения с ведущими нацистами, такими как Геринг, к которому всегда обращался высокомерно по его фактическому званию из донацистских времен, «капитан в отставке», кроме случаев, когда называл его прозвищем «свихнувшийся пилот». Хаммерштейн представлял реальную угрозу, потому что отчитывался непосредственно перед президентом. Тем не менее за короткое время Бломбергу удалось ограничить отношения Хаммерштейна с Гинденбургом исключительно военными вопросами. 4 апреля 1933 г. Бломберг стал членом вновь созданного Совета имперской обороны, политического образования, которое позволяло обходить армейское руководство и передавало военную политику в руки Гитлера, который был его председателем, и небольшой группы ведущих министров. Благодаря этим действиям Хаммерштейна и его сторонников удалось нейтрализовать. В любом случае Хаммерштейн был слишком величественным, слишком отстраненным, чтобы участвовать в серьезных политических интригах. Теперь, когда Шлейхер был отстранен от событий, в первой половине 1933 г. ни он, ни какой-либо другой армейский руководитель не мог мобилизовать оппозицию нацистам[761]. С Фриком и Герингом во главе и армией, отошедшей в сторону, перспективы сдержать насилие нацистов теперь казались как никогда сомнительными. Практически сразу нацисты воспользовались этой тщательно созданной ситуацией и запустили кампанию политического насилия и террора, по сравнению с которой все, что было раньше, казалось детскими играми. 30 и 31 января триумфальные парады и процессии CA и СС уже показали их новообретенную уверенность и силу всем остальным противникам на улицах. Они также сопровождались актами насилия и антисемитизма. А теперь их число стало быстро увеличиваться. Банды штурмовиков начали нападать на офисы профсоюзов и коммунистов и на дома видных левых деятелей. 4 февраля в помощь им был издан декрет, позволявший арестовывать на срок до трех месяцев тех, кто участвовал в вооруженных беспорядках или актах государственной измены, — декрет, который уж точно не стал бы применяться к гитлеровским штурмовикам[762].

Напор насилия ощутимо увеличился, когда Геринг на правах прусского министра иностранных дел приказал прусской полиции 15–17 февраля прекратить наблюдение за нацистами и связанными с ними военизированными организациями и по мере возможности поддержать их действия. 22 февраля он пошел еще дальше и сформировал «вспомогательную полицию», образованную из членов CA, СС и стальных шлемов, которые, несомненно, были младшими партнерами. Это дало штурмовикам зеленый свет для начала бесчинств без какого-либо серьезного вмешательства со стороны официальных государственных защитников закона и порядка. Пока полиция, очищенная от социал-демократов после переворота Папена, преследовала коммунистов и разгоняла их демонстрации, новая организация с одобрения полиции вламывалась в офисы профсоюзов и партий, уничтожала документы и силой выгоняла их обитателей. Основной удар этого насилия, бесспорно, пришелся по коммунистической партии и ее членам. Они уже находились под пристальным наблюдением полиции во времена Веймарской республики. Правительство социал-демократов в Пруссии в начале 1930-х гг., например, сообщало, что ему предоставляли конфиденциальные отчеты о тайных заседаниях центрального комитета коммунистической партии буквально через несколько часов после их проведения. У полиции были свои шпионы на всех уровнях партийной иерархии. Частые столкновения с Союзом бойцов красного фронта, в ходе которых полицейские получали ранения, а иногда и погибали, приводили к полицейским расследованиям, включая обыски на квартирах коммунистической партии. В документах, конфискованных в 1931–32 гг., были списки адресов партийных чиновников и активных членов. Поэтому полиция была прекрасно информирована о партии, после бессчетного числа стычек считала ее врагом и с 30 января предоставляла свои сведения в распоряжение нового правительства, которое не стеснялось их использовать[763].

Социал-демократы и профсоюзы испытывали практически такие же проблемы, что и коммунисты, в нараставшей волне нацистских репрессий второй половины февраля 1933 г. Правительству удалось заручиться широкой поддержкой среди избирателей среднего класса в отношении своего преследования коммунистов, которых всегда считали угрозой общественному порядку и частной собственности. Тот факт, что электоральная поддержка коммунистов постоянно увеличивалась до момента, когда в начале 1933 г. они получили 100 мест в рейхстаге, был крайне тревожным для многих, кто опасался, что если они когда-нибудь доберутся до власти в Германии, то возьмут на вооружение политику насилия, убийств и пыток, которая стала атрибутом «красного террора» в России в 1918–21 гг. Однако что касалось социал-демократов, все было совсем по-другому. В конечном счете они были политической силой, многие годы представлявшей собой оплот Веймарской республики. Они получили 121 место в рейхстаге, а нацисты — 196. Они играли ключевую роль во многих правительствах республики. Их члены становились рейхсканцлерами и прусскими министрами-президентами, из их рядов также происходил первый глава государства, Фридрих Эберт. Долгое время их поддерживали миллионы избирателей-рабочих, из которых лишь немногие перешли на сторону нацистов или коммунистов, и в разные времена их поддерживали или по крайней мере уважали (хоть и с некоторой неприязнью) многие немцы. В 1930 г. численность партии составляла миллион человек[764].

Некоторые отряды социал-демократов и их военизированного филиала, «Рейхсбаннера», были готовы действовать, немногие смогли собрать оружие и боеприпасы, а остальные устроили демонстрации 30 января и на следующий день. Руководители социал-демократов и профсоюзов собрались в Берлине 21 января, чтобы спланировать всеобщую национальную забастовку. Но пока местные организации ждали, национальное руководство находилось в замешательстве, осознавая сложности организации забастовки посередине самого серьезного кризиса безработицы, с которым когда-либо сталкивалась страна. Профсоюзы опасались, что нацистские штурмовики захватят заводы в такой ситуации. И как могла партия оправдать незаконные действия для защиты законности? «Социал-демократы и весь Железный фронт, — провозглашала партийная ежедневная газета „Вперед“ 30 января 1933 г., — твердо стоят на позициях конституционного права и законности в отношении данного правительства и его угрозы проведения путча. Мы не станем первыми, кто сойдет с этой позиции». В следующие недели произошло несколько не связанных друг с другом событий. Тысячи социалистов организовали съезд в берлинском парке 7 февраля, а 19 февраля собрание из 15 000 рабочих в Любеке приветствовало освобождение из-под стражи лидера местных социал-демократов Юлиуса Лебера после короткой всеобщей забастовки в городе. Но из центра не поступало никаких указаний относительно общей политики сопротивления[765].