Читать интересную книгу Псалмы Ирода - Эстер Фриснер

И Корпа они тоже куда-то унесли. В темноте память работала хорошо. Даже слишком хорошо. Бекка долго не могла уснуть, когда начинала вспоминать, как они вдруг возникли возле нее из тьмы, киша вокруг своего вождя подобно немым собратьям крысолюдей из страшной сказки Гилбера. Маленькие ручонки ощупывали мертвое кровоточащее тело тут и там, они переворачивали его, как бревно, со стороны на сторону, пока наконец шестеро из них не ухватились за одежду Корпа и не утащили его прочь. Остальные рассеялись, оставив Бекку и мальчика с мотыгой заниматься Гилбером. Мальчик не дал ей даже накинуть на себя одежду. Он просто ухватил Гилбера за руку и потащил куда-то. Ей пришлось кинуться ему на помощь — по-прежнему нагой: не могла же она позволить Гилберу умереть от такого грубого обращения.

Черепки резали босые ноги Бекки в тот первый раз, когда она осмелилась войти в развалины, но она об этом тогда не думала. Путь лежал сквозь густой мрак, в котором шелестели какие-то мелкие существа и мелькали огоньки, похожие на упавшие звезды, слегка освещавшие путь, — крошечные факелы в детских ручках.

Мальчик привел ее в какое-то помещение. Здесь горел кусок тряпки, опущенной в комок отвратительно воняющего жира в ржавой металлической плошке. А еще там было нечто вроде низкого стола, сделанного из тонких кусков металла и стекла. Часть стеклянных панелей разбилась, часть чудом уцелела. Но для Бекки еще большим чудом было то, что ожидало ее на этом столе: все, что было в их лагере, вплоть до мелочей. Ружье Гилбера стояло в углу, рядом с тем, которое они отняли у Корпа, ее собственный револьвер лежал, готовый для осмотра, на ее аккуратно сложенной одежде. Исчез только большой охотничий нож.

Мальчик послал ей хмурую суровую улыбку, когда она взглядом спросила его, что все это значит.

— Мы ничего не берем у тех, кто страдает. Но если вы попробуете обидеть нас, вы увидите, что произойдет.

Это было суровое предупреждение, и Бекка не имела ни малейшего желания проверить его надежность. Пол около стеклянного стола был чисто подметен, одно одеяло сложено пополам в длину и постелено на землю, другое — тоже аккуратно сложенное — лежало рядом. С помощью мальчика она уложила Гилбера и укутала его поплотнее. Сама Бекка быстро натянула на себя платье и бросилась осматривать Гилбера.

Тот дышал часто и неглубоко, рана на голове все еще кровоточила. Бекка перерыла рюкзак, отыскала коробку с травами, нож и запасную рубашку, которую тут же разрезала на бинты. Мальчик наблюдал за ее действиями без особого интереса, но когда она спросила о воде, он быстро выскочил из помещения и вернулся с ведерком без ручки, полным воды.

Вода была грязная, Бекке она не годилась.

— А, так тебе нужна супная вода! — воскликнул мальчик; в его устах это прозвучало как обвинение: в ошибке виновата она одна. Он унес ведерко и вернулся с горшком кипяченой воды, из которого еще шел пар. На этот раз она заметила, что на поясе у него висит нож Корпа. Видимо, он достаточно долго наблюдал за тем, что происходило между ней и Корпом, чтобы понять — нож не ее; взять у мертвого — не воровство.

Она промыла рану Гилбера и перевязала ее. Когда она покончила с этим, дыхание Гилбера стало значительно более ровным — почти нормальным. В его коробке с травами она нашла несколько головок чеснока и выдавила из них сок для обеззараживания раны, как ее учили. Сильный запах въедался в руки, она вымыла их в остывшей воде и туда же выбросила чесночную шелуху, после чего мальчик унес горшок.

Вскоре он вернулся и позвал ее есть. Гилбер мирно спал, поэтому она оставила его с легким сердцем. Мальчик повел ее по прямым, как нож, коридорам, где лежали груды обломков обрушившихся перекрытий, пока они не вышли в большой внутренний двор. Покрывавший его купол практически был цел. Здесь, в самом центре развалин, девочка лет десяти что-то помешивала в дымящемся котле.

Бекка сморщила нос, ощутив запах дыма.

— Где вы берете топливо? — спросила она. — Ведь деревьев тут нет.

— Дерьмо, — ответил он. — Смешиваем наше дерьмо с травой, что растет на равнине. Горит не так уж плохо. Кто-нибудь принесет тебе и твоему мужчине горшок. А писать можешь, где хочешь. — Он достал черный металлический сосуд, когда-то служивший вовсе не миской, но сейчас игравший ее роль. Когда мальчик сунул его в руки Бекке, она долго рассматривала его, вертя во все стороны, но так и не поняла, чем этот сосуд был раньше. Был он весь в заплатах, особенно на дне, а на краю все еще держался осколок стекла. Бекка отбила его и выбросила.

— Валяй, — сказал мальчик. — И для своего мужчины возьми, если он будет есть. — Бекка нерешительно подошла к юной кухарке. От кипящего котла исходил вкусный запах, достаточно сильный, чтоб заглушить вонь горящих экскрементов. И котел, и черпак выглядели так, будто оба изначально были сделаны для их теперешнего употребления. Украдены на каком-то хуторе? Или позаимствованы из товаров каравана торговцев, проходившего мимо развалин? Этого Бекка не знала.

Зато она сразу определила, что варится в котле. Никто не обучал молодую кухарку, что мясо для похлебки следует рубить мелко. Рисунки, которые Бекка видела в старинных книгах, не подготовили ее к тому, как будут выглядеть человеческие внутренности, плавающие в бульоне. Печень и легкие всплыли в кипящей воде и теперь лениво кувыркались в мутной пене. Резкий запах чеснока, брошенного Беккой в ту грязную воду, свидетельствовал, что ее без всяких церемоний вылили в котел, где варились внутренности Корпа. Чесночный запах был достаточно силен, что позволило Бекке сдержать позывы своего бунтующего желудка. Девочка смотрела на нее вопросительно, держа поднятый черпак и не понимая, в чем дело.

Бекка попятилась и услышала, как за ее спиной хмыкнул мальчишка.

— Упускаешь удовольствие, — сказал он, беря у нее из рук миску. — Такой хорошей жратвы у нас не было уже давно.

— Ты тут старший? — спросила Бекка, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.

— Я — альф. Так правильнее.

— Тогда почему… Почему ты позволяешь такое? Для них — для детей — это же мерзость перед Господом.

Опять пожатие плеч, опять мертвые глаза глядят ей прямо в лицо.

— Мы голодны. В моем хуторе дети не должны голодать.

— В твоем хуторе? А где твой хутор?

— Здесь, дура! А ты думала — где? — Он раскинул руки, как бы обнимая руины. Маленькие фигурки выходили из тьмы по одной, по две. Они бесшумно подкрадывались к котлу, держа найденные где-то сосуды самых разных форм, размеров и окраски. Как только миски наполнялись, дети снова скрывались в свои убежища.

— Не смей называть меня дурой, — вскипела Бекка. Ее гнев значил для него примерно столько же, сколько происшествие, случившееся на луне.

— Буду звать, как захочу. Альфа в его хуторе надо уважать. Его слово — закон. Ты обязана подчиняться.

— Почему ты так считаешь?

— Потому, что я разрешил тебе продолжать жить. — Он сказал это так, будто это само собой разумелось. — Когда этот мужик трахал тебя, я мог подкрасться сзади и убить вас обоих моей мотыгой. Мог убить и твоего мужчину — это уж было легче легкого.

— И почему же ты этого не сделал? — сердито спросила Бекка. — Не удалось бы прокоптить столько мяса?

Мальчик оскалил зубы и засмеялся лязгающим смехом.

— Знаешь, а ты мне нравишься! У тебя котелок варит. Коптить мясо… хм-м… — И он задумчиво почесал затылок под спутанной массой черных волос.

— Послушай, они не должны есть этого. — Бекка положила ладонь на его руку, стараясь пробудить в нем воспоминание о понятии греха. — У Гилбера и у меня есть кой-какие продукты. Мы поделимся, а когда доберемся до города, мы пришлем кого-нибудь вам на помощь.

— Город… — Он обкатывал это слово во рту, как будто это была конфета. — Ты в город не попадешь. Там внутри у них столько еды, что они могут жить вечно. Там есть места, где вообще нет ничего, кроме вкусной еды и отличной одежды, там волшебные сады, там не надо дробить камни, чтоб получить землю для семян. Черт, им даже почва не нужна — растения растут прямо в воздухе.

Его рот стал твердым. Двенадцать лет от силы, а уже глубокие морщины, как борозды, пролегли к углам губ.

— Но там нет детей. Это лучшее место в мире, и они хотят, чтобы оно оставалось таким, какое есть. Мы им не нужны, и они нам не помогут. Они помогают только взрослым, эти горожане. Только взрослым, у которых есть что-то, нужное городским. А у детей нет ничего, кроме ртов, которые хотят есть. Конечно, они придут сюда, придут и заставят нас сказать, откуда мы взялись, как называются хутора, с которых мы бежали. А потом увезут нас туда, раз мы были такими плохими и бежали, когда прежний альф…

— Дитя… — Бекка попробовала успокоить его лаской, но он отшатнулся от ее руки, как дикий котенок.

— Не смей так меня называть, женщина! Я тебе не ребенок! Я здешний альф. Я кормлю свой народ, я оберегаю своих женщин от опасности, как положено, а когда они подрастут и смогут рожать, у меня будут жены и дети, а когда придет мое время сойти, я просто уйду в пустыню, и тот, кто придет на мое место, никогда не убьет моих детей и никогда не заставит их бежать… никогда, никогда, никогда… — Ему не хватало воздуха, он трясся всем телом. В нем накопился тяжкий груз слез, но он скорее умер бы, чем проронил одну-единственную слезинку.