— Кюльм? А разве вашим шефом был не генерал Грюннер?
— Грюннер — ничтожество. — «Зеро» сделал пренебрежительный жест рукой. — Он мелкий карьерист, тупица и никогда не поднимет голоса в чью бы то ни было защиту. Всему голова в нашем отделе — Кюльм. О, это настоящий разведчик!
— Понятно. Еще вопрос: значит, уже тогда, в 1940 году, шла речь о предстоящей войне против Советского Союза? Так. Какие же задачи были перед вами поставлены в связи с готовившимся фашистами разбойным нападением на нашу страну?
— Тогда, в 1940 году, никаких новых конкретных задач передо мной не ставилось — оставались прежние: сбор сведений, информация. Был, правда, разговор о налаживании диверсионной деятельности, но он носил общий характер.
— Связь, по возвращении в Москву, вы поддерживали прежним путем, через того же сотрудника германского посольства?
— Да. Однако встречались мы крайне редко: раз в четыре-пять месяцев. Не чаще.
— Хорошо. В дальнейшем мы уточним все обстоятельства, все подробности этой связи. Другие каналы у вас были?
— Был еще один, резервный. Через сотрудника посольства одной из нейтральных стран. Им я стал пользоваться после начала войны, когда Германское посольство эвакуировалось из России.
— Где вы встречались с этим «нейтралом»? Как часто?
— Я с ним не встречался. В глаза его ни разу не видел.
— Позвольте, — возмутился Кирилл Петрович, — ведь только что вы говорили… Или…
— Вот именно, — кивнул «Зеро». — Был связник. Один из швейцаров гостиницы «Националь». Ему я передавал свои донесения, зашифровав их надлежащим образом, а он переправлял дальше.
— Этот швейцар — ваш агент?
— Мой. И еще того посольства.
— Может, и еще чей?
— Все может быть, но его роль маленькая: получил, передал. А место, служба, удобное.
— Этим каналом вы пользовались до последнего времени? Он действует и сейчас?
— Действует, только я им пользовался редко. В 1941 году, перед самым началом войны, мне дали радиста. Работал я с ним около полутора лет. В начале 1943 года он погиб.
— Как погиб? — спросил Виктор. — При вашей помощи?
— При моей? Нет. Он просто попал под трамвай. Дурацкая история…
— И больше радиста у вас не было, после гибели того? — задал вопрос Скворецкий.
Беккенбауэр замялся:
— Как вам сказать? Вроде бы и был, а на самом деле не было.
— А нельзя ли пояснее? Был? Не было?
— Тут в двух словах не скажешь. Помните старших лейтенантов Гитаева с Малявкиным, с которых началось наше знакомство?
Скворецкий молча кивнул и подал знак: продолжайте, мол.
Гитаев и Малявкин, рассказывал Беккенбауэр, клички «Музыкант» и «Быстрый», были направлены ему в помощь. Один из них — «Быстрый» — был радистом. Однако «Зеро» тогда не удалось его использовать: «Музыкант» и «Быстрый» провалились. Далее «Зеро» подробно описал историю «разоблачения» «Музыканта» и «Быстрого».
— Значит, — уточнил Скворецкий, — это вы спровоцировали побег Малявкина и Гитаева из прокуратуры и, воспользовавшись этим, сами, собственными руками убили Гитаева, пошли на убийство? Так?
— Убил? — поморщился Беккенбауэр. — Вы неудачно выбираете выражения, гражданин майор. Не убил, а ликвидировал.
— «Ликвидировал»! Выражения вы выбираете осторожно. Но зачем? С какой целью?
— А как же иначе? — изумился «Зеро». — После того как мой помощник, лейтенант Константинов, заподозрил Гитаева, возникла угроза и мне. Гитаева надо было убрать. Разве не ловко я это сделал? Гитаев был убит — убит при попытке к бегству. Кто помешал ему бежать? Капитан Попов. Честь и хвала капитану Попову. К тому же он и жертва злодея Гитаева. Разве не ловкий ход? — «Зеро» самодовольно улыбнулся.
— Продолжайте, — сухо бросил Скворецкий.
— Так все же ясно! Гитаев пырнул Попова финкой (что он сделал по приказу того же Попова, но рассказать об этом никому не расскажет — я стреляю без промаха!) и Попов — герой! Он сближается с органами НКВД и следит за ходом расследования. Правда, узнал я мало… А как же иначе мог поступить на моем месте любой разведчик? Как бы вы, например, поступили?
— У нас, советских людей, есть заповедь: сам погибай, а товарища выручай. Впрочем, что обсуждать с вами вопросы морали? Мы говорим на разных языках.
— Да, пожалуй, — холодно согласился Беккенбауэр. — Только мой язык — язык цивилизованных народов всего мира. Разведки всех цивилизованных государств…
— Бросьте о цивилизации! — махнул рукой Скворецкий. — Ваш язык — язык агрессоров, колонизаторов, империалистов. Язык вандалов, так будет точнее. Давайте, однако, к делу. Что стало с Малявкиным после убийства Гитаева? Почему, кстати, вы и его не уничтожили?
— Зачем? — спокойно возразил Беккенбауэр. — Он меня не знал и никакой опасности не представлял. Обстоятельства сложились так, что я мог проследить за ходом розыска. Я об этом уже говорил. Это учитывалось. Малявкин сумел скрыться, уйти от преследования. Это лучшая ему рекомендация. Я провел дополнительную проверку и намеревался в дальнейшем его использовать. Не вышло.
— Проверку? Какую еще проверку вы проводили?
Беккенбауэр самодовольно улыбнулся:
— О, это было не просто, но… удалось. Я связался с полковником Кюльмом и генералом Грюннером, и по моей просьбе в Москву был направлен со специальным заданием агент «Острый».
— Вы имеете в виду Осетрова, он же Буранов?
— Что? — впервые за время допроса «Зеро» изменила выдержка. Голос его задрожал: — В-вы… Вы знаете про Осетрова?
— Знаем. Всё знаем.
— Но почему же вы его не арестовали? Почему?
— Ай, ай, ай, Беккенбауэр! Не догадываетесь? Действительно не догадываетесь? А туда же — «я разведчик»! Тоже мне разведчик.
Беккенбауэр отер выступивший на лбу пот и продолжал:
— Да, «Острый», он же Буранов, был снабжен документами лейтенанта Советской Армии Осетрова. «Острый» имел явку к «Быстрому», а также к одному нашему старинному агенту — кстати, запишите: Шкурин. Проживает по адресу: Солянка, дом номер, квартира номер, — который сейчас не представляет особой ценности. Эту явку «Острый» передал «Быстрому». Случись с «Быстрым» что не так, вы взяли бы «Острого», взяли бы и Шкурина. Этого не случилось. «Острый» благополучно вернулся назад, а Шкурин и поныне тачает сапоги. Он сапожник. Поэтому я и считал… Но, простите, я ничего не понимаю…
— Еще бы! Вы полагали, что умнее и хитрее всех, что вам не составит труда обвести нас вокруг пальца. Просчитались! Не об этом, однако, речь… Зачем Шкурину понадобилось являться на продовольственный склад? Или Осетров перемудрил?