Читать интересную книгу Облачный атлас - Дэвид Митчелл

Вы сочли его убийцей?

Разумеется. Более того, настолько ограниченным, что сам он этого даже не понимал.

Вот бы и ненавидели тех, кто подобен Смотрителю Квону, а не весь мир.

Не весь мир, Архивист: только Чучхе и корпократическую пирамиду, которые позволяют убивать фабрикантов так бессмысленно и легко.

Когда же вы наконец добрались до Пусана?

В сумерках. Хэ-Чжу показал на экссон-облака, которые проплывали над пусанским нефтеочистительным заводом, меняя цвет с арбузно-розового на угольно-серый.

— Вот мы и приехали, — сказал он.

Мы въехали в Пусан с севера, по фермерской дороге, не оборудованной Глазом. Хэ-Чжу поставил форд в гараж в пригороде Сомхён, и мы на метро добрались до пассажа на площади Чхоллён; там такие же скидки, что и в пассаже, расположенном в саду Вансими. Сама площадь меньше площади Чхонмё-Плаза, но после безмолвной пустынности гор она показалась мне очень оживленной и необычной. Няни-фабрикантки поспевали за своими чиновными подопечными; разгневанные пары стражей порядка преследовали разнеженные пары влюбленных; спонсируемые корпорациями 3-мерки старались затмить все остальные. На пестро раскрашенных задворках более старого пассажа было что-то вроде старинного карнавала, где уличные торговцы продавали разных диковинных тварей размером с ладонь, так называемых «друзей для жизни»: беззубых крокодилов, обезьянок, схожих с цыплятами, китов — подобных тому, в чьем чреве побывал Иона, — заточенных в литровые банки. Хэ-Чжу сказал мне, что эти «домашние любимцы» — старый трюк для надувательства простофиль: все они умирают через сорок восемь часов после того, как их принесут домой. Один циркач зазывал клиентов через мегафон:

— Подивитесь двухголовому Шизоиду! Поглазейте на мадам Матрешку и ее беременный зародыш! У вас перехватит дыхание от ужаса при виде настоящего, живого Мериканца — только не суйте пальцы в его клетку!

Чистокровные моряки со всего Ни-Со-Копроса сидели в барах без передних стен, под внимательными взглядами работников Своднической Корпорации, и флиртовали с полуголыми утешительницами: гималайцы с грубой кожей, китайцы из Ханьданя, бледные и волосатые байкальцы, бородатые узбеки, жилистые алеуты, меднолицые вьетнамцы и тайцы. РекЛ Домов утешения обещали удовлетворить любую греховную причуду, какую только способен измыслить изголодавшийся чистокровный.

— Если Сеул — это верная супруга Председателя, — сказал Хэ-Чжу, — то Пусан — его бесштанная любовница.

Переулки становились все уже. Смерчики катали бутылки и жестянки, мимо спешили прохожие в капюшонах. Хэ-Чжу провел меня через потайную дверь, и мы поднялись по освещенному лампами туннелю ко входу с опускной решеткой. На окне сбоку была выгравирована надпись: МНОГОКВАРТИРНЫЙ ДОМ КУГДЖЕ. Хэ-Чжу нажал на кнопку звонка. Залаяли собаки, раздвинулись занавески, и в стекло, слюнявя его, уткнулись двое идентичных саблезубых. Я отпрянула. Какая-то небритая женщина оттащила их в сторону и вгляделась в нас. Ее лицо, покрытое драгоценными бородавками, при виде Хэ-Чжу осветилось узнаванием, и она воскликнула:

— Нун-Хель Хан! Прошло почти двенадцать месяцев! Неудивительно, если все эти слухи о твоих драках правдивы, пусть даже наполовину! Ну и как там Филиппины?

У Хэ-Чжу опять изменился голос. Я даже невольно обернулась, настолько грубым, скрежещущим сделался его выговор; убедилась, что рядом со мною по-прежнему был он.

— Тонут, миссис Лим, быстро тонут. Вы еще не передали мою комнату в субаренду, а? Или передали?

Вопрос его прозвучал лишь отчасти шутливо.

— О, у меня надежный дом, не беспокойся! — Она притворилась обиженной, листая бухгалтерскую книгу, но предупредила, что ей потребуется свежее вливание долларов, если его следующее плавание будет таким же долгим, как предыдущее. Откидная решетка поднялась, и она мельком оглядела меня. — Слушай, Нун-Хель, если твоя пушистенькая пробудет здесь больше недели, то плата будет двойной. Таковы правила дома. Нравится это тебе или не нравится, мне все равно.

Моряк Нун-Хель Хан сказал, что я задержусь только на ночь или две.

— Значит, в каждом порту, — осклабилась его домохозяйка. — Значит, это правда.

Она состояла в Союзе?

Нет. Ночлежные хозяйки за доллар продадут собственных матерей, а предательство Союзника принесло бы гораздо большую прибыль. Но, как сказал мне Хэ-Чжу, они также и ставят заслон праздному любопытству посторонних, обеспечивая великолепный камуфляж. Внутри нам предстал тускло освещенный лестничный колодец, в котором эхом отдавались звуки ссор и 3-мерок. Я наконец-то начинала привыкать к лестницам. На десятом этаже коридор, кишевший жуками-древоточцами, привел нас к обшарпанной двери. Хэ-Чжу извлек из ее петли обломок спички, который сам туда положил, и заметил, что управление подкосила опасная зараза честности.

В его квартирке имелся прокисший матрас, крохотная кухонька, шкаф с одеждой для разных климатов, расплывчатый кодак голых белокожих проституток, оседлавших Нун-Хеля и еще двоих моряков, сувениры из Двенадцати Мегаполисов и менее значительных портов и, разумеется, обрамленный кодак Возлюбленного Председателя. Измазанное помадой мальборо лежало на пивной банке, грозя свалиться. Окно закрывали жалюзи.

Хэ-Чжу принял душ и переоделся. Он сказал, что ему надо присутствовать на собрании ячейки Союза, которое продлится всю ночь, и предупредил, чтобы я держала жалюзи опущенными и не отвечала ни на стук в дверь, ни на вызовы по сони, если только это будет не он сам или не Апис с таким вот паролем: он написал на клочке бумаги слова «СЕ СЛЕЗЫ ВСЕЛЕННОЙ», а затем сжег клочок в пепельнице. В холодильнике есть небольшой запас Мыла, сказал он, пообещав вернуться утром, вскоре после комчаса.

Наверное, такая выдающаяся уклонистка, как вы, заслуживала гораздо более пышного приема?

Пышные приемы привлекают внимание. Несколько часов я провела за сони, изучая топографию Пусана, потом приняла душ и Мыло. Проснулась поздно, кажется, после шести часов. Хэ-Чжу вернулся изможденным, в руках у него была сумка с острым ттокбукги. Я приготовила ему чашку звездомеси — хоть какая-то польза от тех дней, что провела в качестве прислуги. Он ее с благодарностью выпил, после чего позавтракал.

— Ладно, Сонми, — сказал он, — встань у окна и закрой глаза.

Я повиновалась. Ржавые жалюзи стали подниматься. Хэ-Чжу командовал:

— Не смотри… не смотри… вот, теперь открывай.

Нескончаемое множество залитых солнцем крыш, магистралей, ульев платного утешения, РекЛ, бетона… а дальше, на заднем плане, осадок яркого весеннего неба тонул в темной полосе синевы. Это совершенно меня загипнотизировало… так же, как раньше было со снегом. Казалось, вся горечь слов «я существую» растворяется там, мирно и безболезненно.

— Океан, — провозгласил Хэ-Чжу.

Вы никогда его прежде не видели?

Только на сони, в 3-мерках Папы Сонга о жизни на острове Экзальтации, а еще — в книге Юны. Но своими собственными глазами, как реальную вещь, — никогда. Мне ужасно хотелось дотронуться до него, пройтись вдоль него, но Хэ-Чжу считал, что самым безопасным будет оставаться при дневном свете в укрытии, пока нас не переквартируют в более отдаленное место. Немного погодя он улегся на матрас и уже через минуту начал похрапывать.

Проходил час за часом; в океане, открывавшемся в прорезях между зданиями, я видела грузовые и военные суда. На окрестных крышах домохозяйки нижнего слоя проветривали изношенное белье. Позже погода сделалась пасмурной, и бронированным авиеткам приходилось сновать меж низких облаков. Я стала заниматься. Пошел дождь. Хэ-Чжу, не просыпаясь, перекатился на другой бок, невнятно пробормотал: «Нет, просто друг одного друга», — и снова умолк. Изо рта у него, увлажняя подушку, стекала слюна. Я думала о профессоре Мефи. На последнем нашем семинаре он говорил о своем отдалении от семьи и признался, что моей учебе уделяет больше времени, чем образованию собственной дочери. Теперь он был мертв — из-за своей веры в Союз. Я чувствовала благодарность, вину — и что-то еще, чего не могла определить.

Хэ-Чжу проснулся после полудня, принял душ и заварил женьшеневый чай. Архивист, я так завидую вам, чистокровным, из-за вашей разнообразной кухни! Это как радуга… До вознесения Мыло казалось мне самой восхитительной субстанцией, какую только можно вообразить, но теперь его вкус сделался пресным и скучным. Однако стоит мне только попробовать пищу чистокровных, как меня начинает тошнить, а позже одолевает рвота. Хэ-Чжу опустил жалюзи.

— Пора выходить на связь, — сказал он мне.

Подцепив кодак Возлюбленного Председателя, Хэ-Чжу вынул его из рамки и лицом вниз положил на низкий столик, после чего подключил свой сони к разъему, скрытому в рамке.