— Из-за сарая не слышно, — сказал я, но это были лишние слова. Что будешь делать?
Поэтому я протянул ему пластинку и добавил:
— Конверт остался на столе. Я согласен вам заплатить за нее по любому курсу, по государственному или по спекулянтскому, как вы сочтете нужным.
— Очередная грубость, — сказал Томат, но пластинку взял. Он стоял, нависая над нами, очень чистый, спокойный и неотвратимый, как четвертная контрольная по алгебре.
— Пошли, что ли? — сказал я Макару.
— Пошли, — сказал тот.
— Погодите. Значит, вы считаете, что машина, которая стоит в вашей экспедиции, восстановить пластинку не сможет?
— Нет, — сказал Макар.
— Помолчи, — сказал я.
— Ваш товарищ прав, — посмотрел на меня Томат. — Он понимает, что дальнейшее укрывательство безнадежно. Если ты не прав, имей мужество в этом сознаться.
— В чем сознаваться?
— В том, что вы воспользовались принадлежащей государству ценной и, вернее всего, секретной установкой в корыстных целях.
— Так чего в них корыстного? — я даже удивился.
— Избежание наказания. Изготовление предмета стоимостью в несколько рублей. Не надо, мне все ясно.
Я тоже поднялся, я был выше его, и оттого, что он в два раза меня старше, мне нельзя было применить насилие. Ну вы понимаете, в каком смысле. Но вид у меня был грозный.
— Вы что, донести собрались? Давайте, — сказал я.
— Вас жалею.
— Нет, доносите, мне нечего терять.
Вдруг он повернулся и ушел. Сам ушел. И это было совершенно непонятно.
Мы с Макаром буквально обалдели.
Потом я выглянул из-за сарая. Я подумал было, что он отправился в экспедицию. Сообщать. Ничего подобного. Он вошел в дом. Может, сделает это позже?
Настроение у нас с Макаром было поганое. Даже обсуждать эту историю не хотелось. Два мальчика, этакие лопоухие, нашкодили, а дяденька их поймал.
Когда Макар уходил, я сказал ему вслед:
— Даже не представляю, как я завтра на раскоп пойду.
— Я тоже, — сказал Макар.
6
Весь вечер я поглядывал на Томата. И когда он в сумерках вышел из дома, я подошел к забору проследить за ним. Но оказалось, Томат пошел к Федотовым, за молоком. Он пьет молоко только от федотовской коровы, говорит, что в нем выше жирность. Иногда за молоком заходит с работы Люся, но в тот день она снова задержалась. Я стоял у забора до тех пор, пока он не вышел с банкой обратно и не отправился к дому. Нет. Ничего не произошло.
Но успокоиться я не мог. Тяжелые предчувствия, как пишут в романах, меня не покидали. Этот Томат должен был что-то натворить. Что-то варилось в его гладкой голове. И разумеется, нам с Макаром будет плохо. Я не строил иллюзий.
Раза два вечером я заглянул к нему в комнату. На проходе. Он сидел за столом, разглядывал свою икону, я даже подумал, не хочет ли он ее восстановить? Но восстанавливать там было нечего. Икона его была как новенькая. Он же мне сам показывал. У меня, как видите, уже тогда возникло подозрение, что такой человек, как Томат, захочет воспользоваться информацией. И, может, даже решит меня шантажировать. Но у него, насколько я понимал, не было никакой с собой вещи, которую он мог бы восстановить по ее памяти. Не ехать же ему в его Подмосковье. А раз так, то его замысел заключался в чем-то ином. И самое гадкое то, что я не смог догадаться. Даже голова разболелась.
За ужином не было никаких разговоров о пластинке. И мать молчала. Так что Люся даже и не узнала о том, что пластинка оказалась дефектной. Томат говорил о погоде, о ценах на рынке и потом принялся пересказывать какой-то двухсерийный индийский фильм, который видел в Москве.
Со стороны посмотришь — все мирно. Идеальная семья сидит за вечерним чаем. Но все во мне было напряжено.
Надо сказать, что у меня есть одно свойство организма. Может, оно иногда бывает полезным, но в тот день оно сыграло со мной дурную шутку. Если у меня нервный стресс, то я хочу спать. Я однажды на экзамене заснул, потому что не знал билета. А когда тетка умерла, я ее очень любил, то я целые сутки проснуться не мог. Так вот, в тот день после ужина я вдруг почувствовал, что меня тянет в сон. Что мне хочется заснуть сейчас, а утром проснуться, чтобы ничего уже не было, чтобы все обошлось.
Я решил — полежу немного, но спать не буду.
Лег и заснул.
И во сне мне все время снилось, что Геракл борется с гидрой, только гидра эта живая и все ее головы похожи на Томата.
А я — Геракл и рублю, рублю эти проклятые головы, а на их месте вырастают новые и что-то мне доказывают с сокрушенным видом, вроде говорят: «Нехорошо, Костя, отрубать головы человеку, который вдвое тебя старше и обитает в Подмосковье».
И тут я проснулся. От внутренней тревоги, которая пересилила сонливость.
Я был почти убежден — что-то случилось.
Я вскочил, натянул брюки и кеды и на цыпочках прошел к комнате Томата. Дверь в нее была закрыта. Я ее открыл. Томата не было. Я и не ждал, что он спит. Я был уверен, что его нет.
Я вышел из дома, тихо, чтобы никого не разбудить. На улице тоже было тихо. Светила луна. Времени было больше часа ночи. От луны по морю тянулась длинная прямая дорога.
Я пошел было к школе. Но через несколько шагов остановился.
Я рассудил, что Томат, даже если решил что-то сделать, один к машине не полезет. Он же не знает, как машина работает. Значит, он побежит к Макару. В случае, если решил воспользоваться установкой. А если нет? Чтобы жаловаться на нас, не надо ждать ночи, чтобы чем-нибудь еще заняться… а чем, простите, можно заняться в нашем поселке в час ночи?
И я побежал к Макару.
Окно в его комнату было открыто. Я прислушался. Было слышно, как вздыхает, всхрапывает во сне его отец. Но дыхания Макара я не уловил. Я подтянулся, заглянул в комнату. Кровать Макара была разобрана. Самого его не было. Худшие мои предчувствия оправдались. Значит, пока я безмятежно смотрел сны, здесь побывал Томат, каким-то образом заставил Макара пойти с ним к установке, а теперь они восстанавливают… но что?
Пока я пробежал весь поселок, то запыхался, разбудил всех собак, которые подняли истерику — в Таганроге слышно. Поближе к школе я перешел на шаг — зачем будить экспедицию?
Я отлично представлял себе, что между ними произошло. Для этого не надо быть Шерлоком Холмсом. Мой Макар приблизился к своей мечте. Он увидел настоящую Машину, он встретил Донина. Ему даже обещали, что возьмут в институт. Макар был как зерно в земле, которое лежит, ждет своего часа, ждет, когда пригреет солнце, и потом начинает расти — и его уже ничем не остановишь. И вот к нему приходит этот Томат. Что-то Томату нужно. И Томат ему говорит: если ты не сделаешь того, что я тебе велю, то я тут же сообщаю обо всем Донину. Тебя, голубчик, выгоняют из экспедиции, и так далее. А если сделаешь, никто не узнает и все будут друг друга любить… Вообще-то, как потом выяснилось, в своих рассуждениях я был прав. Именно так и случилось.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});