Она родилась в Анапе, в семье дворянина и ученого садовода Юрия Пиленко и многострадальной, всех пережившей Софьи Пиленко. Отец ее был назначен директором Никитского сада в Крыму, потом переведен в Петербург. Лизе тогда еще не было шестнадцати. И конечно, она писала стихи, и конечно, мечтала о том, чтобы принести счастье своему народу. A для этого, по тогдашним понятиям, нужна была революция, нужно было пожертвовать жизнью, и она готова была на жертву, только пусть дадут мудрый совет. К кому она отправилась за советом, едва приехав в столицу? К нему, главному идолу серебряного века, великому Александру Блоку. И вот он мается над ответом на ее вопросы о правде жизни, о Боге и революции, сидя напротив этой девушки. А она, такая румяная, темноглазая, была настолько трогательна в своей беззаветной и беззащитной серьезности, что поэт удержался от соблазна, а умилился собственному благородству и написал стихи о себе и о ней, не лишенные, впрочем, сожаленья и повторявшие как заклинание: ведь вам только пятнадцать… Они сохранили сложные отношения, она очень скоро вышла замуж за Кузьмина-Караваева (того самого, что настойчиво домогался жены Блока) и родила дочь Гаяну, и получила образование, и разошлась с мужем, и примкнула к социалистам-революционерам (лихим эсерам), и стала городским главой родной Анапы, и была приговорена к смерти… Спас Елизавету будущий ее муж Даниил Скобцов, член недолговечного правительства Кубанского края. Они вместе бежали из России — сперва в еще свободную Грузию (там родился у них сынок Юра), потом в Константинополь, оттуда в Белград (в Сербии родилась у Елизаветы дочка Настя), а потом всей семьей — в Париж. Мать троих детей, натерпелась она всех кошмаров путешествия, опасностей, нищеты и голода, которые и привели ее, поэтессу, богослова, философа, общественную деятельницу и журналистку от веры в революцию к служению людям во имя Божие, к которому она (как и многие ее друзья, тоже былые эсеры) не раз обращалась с растерянным вопросом — что делать, как жить и как служить людям дальше (импульс служения был у нее неизбывным):
Отпер Ты замок от сердца бедами.Вот лежит теперь дорога скатертью, —Во все стороны. То быть мне матерью,То поставил над церковной папертью, —Чем еще велишь мне быть, — неведомо.
Ко всем ее духовным поискам прибавляются неизбежные поиски хлеба насущного — на крошечную пенсию мужа и нищенские журнальные ее гонорары не прокормить семью. Наконец Скобцев сумел сесть за баранку такси и зарабатывать на жизнь шоферским трудом. Но тут обрушилась на Елизавету страшная беда — стала на глазах у родителей таять маленькая Настя. Не сразу поняли врачи, что с девочкой. В начале 1926 года она умерла от менингита. У постели умирающей дочурки бедная Елизавета выносит приговор всей своей прежней жизни и записывает в тетрадь: «Рядом с Настей я чувствую, как всю жизнь душа по переулочкам бродила. И сейчас хочу настоящего и очищенного пути, не во имя веры в жизнь, а чтобы оправдать и принять смерть». После смерти ребенка Елизавета уходит от мужа. В то время она работает разъездным секретарем студенческого христианского движения, ездит по всей уголкам Франции, где живут русские. Ее задача нелегка и обширна — помогать советом и делом бедствующей, упавшей духом, нищей и бесправной русской эмиграции на чужой земле в страшную пору европейского кризиса. Она странствует из города в город, из одного уголка Франции в другой:
Где зелена струя реки,Где все в зеленоватом свете,Где забрались на чердакиМоей России дикой дети…
Елизавета врачует души и пытается помочь обнищавшим русским братьям. «Христианская любовь, — пишет она в ту пору, — учит нас давать брату не только дары духовные, но и дары материальные. Мы должны дать ему и нашу последнюю рубашку, и наш последний кусок хлеба».
Так определилось главное в ее жизни — помощь людям, жалость к людям:
Пронзила великая жалостьМою истомленную плоть.Все мы — ничтожность и малостьПред славой Твоею, Господь.Мне голос ответил: «Трущобы —Людского безумья печать, —Великой любовью попробуйДо славы небесной поднять».
К 1932 году в душе поэтессы серебряного века, боевой эсерки Елизаветы Скобцевой созрело решение совершить постриг, принять монашеский сан и новое, монашеское имя:
В рубаху белую одета…О, внутренний мой человек.Сейчас еще — Елизавета,A завтра будет — имя рек.
В назначенный день Елизавета, облаченная в белую власяницу, спустилась по лестнице с хоров великолепного, расписанного Стеллецким храма Сергиевского подворья и распростерлась крестом на полу…
Однако никуда не ушли от нее энергия, ее деятельность, ее «великая жалость». Этой необычной монахине оказалось не по силам сидеть в келье или проводить все время в храме, зная, что за стеной молельной голодают, дрожат от холода, спиваются или погрязают во грехе ее соотечественники. С прежней энергией мать Мария взялась за самоотверженный труд помощи ближнему: сперва создала женское общежитие на авеню Сакс, потом дешевую столовую и ночлежку на рю Лурмель в 15-ом округе Парижа.
Сама или вместе со своими помощниками русская монахиня на рассвете толкала тележку на рынок «чрево Парижа», и торговцы-оптовики щедро отдавали ей непроданные овощи, мясо, рыбу. Она везла свой груз домой, надо было готовить обед. Обеды у нее были баснословно дешевыми, а то и вовсе бесплатными, но всегда сытными и пристойными.
Мария сама расписала витражи в церкви при своем доме, открыла там курсы псаломщиков. Она утирала слезы горюющим, она поднимала павших. Она организовала лечение больных туберкулезом, хлопотала о детях, открывала филиалы помощи — всех ее подвигов добра не перечесть.
А в 1936 году ее саму постигло новое горе. Старшая дочь Гаяна надумала возвращаться в сталинскую Россию. Во Франции работала мощная машина лживой коминтерновской пропаганды. Агенты ее живописали счастливую страну, новый рай на земле. Среди этих соблазнителей был старый друг Елизаветы, писатель Алексей Толстой, обещавший матери Марии, что поможет ее дочери в России. Зачем ему это понадобилось, нам не известно. Минул год, и пришло в Париж известие о смерти Гаяны в Москве. Писали, что она вышла замуж и умерла от тифа.
Мать Мария тяжко перенесла это новое испытанье судьбы и продолжала свое дело. Ее организация так и называлась — «Православное дело».
А потом в Париж вошли немцы, и смертельная угроза нависла над некоторыми из парижан — над теми, в чьих жилах текла еврейская кровь. Вместе с подросшим сыном Юрой, с отважным помощниками Пьяновым и отцом Дмитрием Клепининым мать Мария бросилась в опасную борьбу за жизнь против человекоубийства. Когда обреченных евреев собрали на зимнем велодроме, она пришла туда со своими помощниками. Что они могли сделать вчетвером против полиции, гестапо, против предателей и возбужденных толп? Рассказывают, что ей удалось вывезти четырех детей, спрятав их в помойный ящик.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});