Юрген низко поклонился и сказал, как велел Мерлин:
— Хвала тебе, властелин двух истин! Я пришел к тебе, о мудрейший, дабы научиться твоей тайне. Я узнал бы тебя и узнал бы сорок двух могущественных, что пребывают вместе с тобой в чертоге двух истин, каждый день питаются грешниками и пьют нечистую кровь. Я узнал бы тебя по тому, кто ты такой.
Загорелый мужчина ответил:
— Я есмь все, что было и будет. Еще никогда ни один смертный не был в силах открыть, кто я такой.
Затем этот загорелый мужчина провел Юргена на поляну в глубине леса.
— Мерлин не смеет прийти сам, — заметил загорелый, — потому что Мерлин мудр. Но ты — поэт… Посему вскоре забудешь то, что собираешься увидеть, или, на худой конец, расскажешь об этом какую — нибудь приятную ложь, в частности, самому себе.
— Не знаю, — ответил Юрген, — но я готов отведать любой напиток. Что ты собираешься мне показать? Загорелый ответил:
— Все.
Уже близился вечер, когда они ушли с поляны. Было темно, поскольку начиналась буря. Загорелый человек улыбался, а Юргена колотило.
— Это неправда, — заявил Юрген. — Ты показал мне уйму всякого вздора. Это помешательство так называемого выродившегося Реалиста. Это колдовство, ребячество и отвратительное кощунство. Одним словом, это нечто, во что я верить не хочу. Тебе должно быть стыдно!
— Даже при этом ты мне веришь, Юрген.
— Я верю, что ты честный человек и что я твой кузен: вот тебе еще две лжи.
Загорелый человек, по — прежнему улыбаясь, сказал:
— Да, ты, несомненно, поэт, тот, который взял на время одежду моего кузена. Ты ушел с поляны и от моей беспристрастности таким же здравомыслящим, каким и пришел. Это, разумеется, не говорит многого в похвалу здравомыслия поэта. Но Мерлин бы умер, и Мерлин умер бы без сожаления, если б увидел то, что увидел ты, потому что Мерлин воспринимает все разумом.
— Факты! Здравомыслие! Да еще разум! — разозлился Юрген. — Что за вздор ты несешь! Если б в твоем дурацком кукольном театре была хоть чуточка правды, этот мир времени, пространства и сознания стал бы пузырем — пузырем, содержащим в себе солнце, луну и далекие звезды, и все же лишь пузырем в забродившем пойле! Мне нужно пойти очистить свою голову от всей этой гадости. Ты хотел бы, чтоб я поверил, что люди, все люди, которые когда — либо жили или будут жить на свете, включая меня, совершенно неважны! Что ж, в любом таком мироустройстве не было бы никакой справедливости, нигде не было бы справедливости!
— Это сердит тебя, не так ли? Это порой сердит меня, даже меня, который по воле Кощея один неизменен.
— Я ничего не знаю о твоем непостоянстве, но придерживаюсь собственного мнения о твоей правдивости, — сказал Юрген, находясь из — за всего этого на грани истерики. — Да, если б ложь могла душить людей, эта шершавая глотка определенно была бы воспалена.
Тут загорелый малый топнул ногой, и удар подошвой по мху вызвал новый шум, какого Юрген никогда не слышал: ибо шум, казалось, раздавался со всех сторон, поначалу так, словно в лесу каждый листок тихонечко, но безудержно хохотал. А затем этот шум разросся за счет веселья более крупных существ, и этим шумом играло эхо до тех пор, пока отзвуки отовсюду не стали напоминать раскаты грома. Земля двигалась под ногами так, как у зверя, раздраженного мухами, подергивается кожа. Юрген заметил еще одну необычайную вещь, а именно то, что деревья вокруг поляны искривили и изогнули стволы и поэтому наклонились так, как под действием жара наклоняются свечи, и опустили верхушки крон к ногам загорелого человека. А его внешний вид, пока он стоял на месте, ужасным образом изменялся в постоянном бронзовом сверкании среди нависших туч, при повсеместном содрогании и смехе, в этом лесу, кланяющемся до земли.
— Ответствуй, ты, кто болтает о справедливости! А что если б я тебя сейчас убил, — спросил загорелый человек, — будучи таким, какой я есмь?
— Тогда убей меня! — сказал Юрген с закрытыми глазами, так как ему вообще не нравился внешний вид всего окружающего. — Да, ты можешь меня убить, если хочешь, но не в твоих силах заставить меня поверить, что нигде нет справедливости и что я неважен. Мне хочется, чтоб ты понял, что я чудовищно умный малый. Что касается тебя, ты либо обман чувств, либо бог, либо выродившийся Реалист. Но кем бы ты ни был, ты солгал мне, и я знаю, что ты солгал, и не поверю в незначительность Юргена.
Послышался пронизывающий холодом шепот загорелого человека:
— Бедный дурак! Дрожащий, жестоковыйный дурак! Разве ты минуту назад не видел того, чего никогда не сможешь полностью забыть?
— Тем не менее я думаю, что во мне есть нечто непреходящее. Я скован трусостью, ослаблен жуткими воспоминаниями и искалечен древней глупостью. И все же, мне кажется, я обнаруживаю в себе нечто постоянное и весьма прекрасное. Вместе со всем этим и вопреки всему, мне кажется, я действительно обнаруживаю это нечто. Какую роль это нечто должно сыграть после смерти моего тела и на какой сцене, я не могу предположить. Когда судьба постучится, я отворю дверь. Между тем я откровенно говорю тебе, загорелый человек: в Юргене есть нечто, слишком восхитительное, чтобы какой — то рассудительный третейский судья выкинул это на свалку. Я, по крайней мере, чудовищно умный малый, и, по — моему, весь я не умру. Да, как говорится, с протянутой рукой пройду весь край родной. И я верю, что смогу придумать какой — нибудь фокус и обмануть забвение, когда в этом возникнет нужда, — сказал Юрген, дрожа и задыхаясь, с плотно закрытыми глазами, но даже при этом полный решимости. — Конечно, ты, возможно, прав. И, несомненно, я не могу зайти так далеко и сказать обратное: но все же, в то же самое время…
— Но перед мнением дурака о самом себе, — воскликнул загорелый человек, — боги бессильны. О да, и к тому же ему завидуют!
А когда Юрген очень осторожно открыл глаза, загорелый человек уже оставил его, не причинив телесных повреждений. Но состояние нервной системы у Юргена было весьма плачевным.
Глава XX
Действенность молитвы
Юрген, дрожа, направился в Собор Святого Терновника в Камельяре и всю ночь молился там — не от раскаяния, а от страха. Он молился за умерших, чтобы их не стерли в ничто, — за умерших своих родственников, которых любил в детстве, и только за них. О людях, которых узнал позднее, он, похоже, не волновался или, по крайней мере, волновался не так сильно. Но он сложил своего рода молитву за госпожу Лизу. «Где бы ни была моя дорогая жена, Боже, прошу, чтобы я наконец смог прийти к ней и получить прощение!» — завывал он и гадал, действительно ли имеет это в виду.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});