Внутри партии эсеров он с начала и до самого конца оставался «вещью в себе», самовольным и капризным политическим партизаном. Естественно, его псевдоромантическая личность и громкое имя привлекли в партию так называемых «мартовских эсеров» – гибридную группу, руководствовавшуюся стадным инстинктом, модой на эсеровскую философию, ореолом прошлой героической борьбы или просто соображениями карьеры. Эти люди сделали Керенского живым знаменем, восхищаясь его умением сколачивать коалиции и манерами диктатора. Все они присоединялись к правому флангу партии, который оставался эсеровским только по названию.
В мае был созван Третий Всероссийский партийный съезд. Он должен был показать мощь этих двух центробежных сил и проверить на прочность центр партии. Перед началом съезда часть правого крыла основала в Петрограде новую газету под названием «Воля народа», конкурировавшую с официальным органом партии «Дело народа». На съезде та же группа впервые в истории партии сделала попытку организовать фракцию сочувствующих «Воле народа». Попытка оказалась безуспешной, но она заставила левых создать свою фракцию, отдельную и намного более многочисленную. Встревоженные сторонники партийного единства могли ответить на это только одним – созданием фракции центра. Борьба была нешуточная, но за резолюции, предлагавшиеся центром, голосовало подавляющее большинство. В итоге политика, сформулированная Черновым, получила одобрение съезда. Эта политика основывалась на борьбе за мир, при котором побежденных не будет и ко всем станут применять общие нормы международного права, а также на стимулировании нового революционного правительства с помощью конструктивной социалистической политики в области рабочего и аграрного законодательства. Целостность партии проявилась в поддержке программы, предложенной центром. Казалось, единодушие съезда гарантировало всеобщее стремление к демократическому миру и социальному прогрессу внутри страны.
Таковы были итоги Третьего съезда. Однако в период между маем и октябрем 1917 г. намеченную им программу выполнить не удалось. Эсеровские министры не были единой группой. Попытки Чернова реализовать аграрную политику партии привели к его изоляции внутри правительства, а затем и к отставке. Лидеры партии принесли политику Чернова в жертву коалиции. Вместо того чтобы перенести центр тяжести в сторону социализма, как происходило во всей стране, Керенский постоянно перекраивал правительство, заменяя социалистов, преданных партии, угодливыми беспартийными «социалистами». Партия терпела это положение так долго, что падение Временного правительства, которое она тщетно пыталась защитить, стало катастрофой и для нее самой.
Партия эсеров не реализовала собственную политику, политику Третьего съезда. Ее курс сместился вправо. Чем было вызвано это смещение? Следующий партийный съезд осудил Центральный комитет за слабое руководство, терпимость к нарушениям партийной дисциплины и неумение воплотить в жизнь решения партии. Но для историка это несущественно; он ищет не конкретных «виновников», а объективные причины. Четвертый съезд назвал причиной случившегося неоднородность Центрального комитета, который превратился в «парламент мнений» с нестабильным и зыбким большинством. Третий съезд, собравшийся после пугающе долгого перерыва, избирал Центральный комитет вслепую. Кроме того, во время революции взгляды многих видных членов партии претерпели эволюцию. Теоретически левые лидеры, приняв на себя ответственность за всю сложную закулисную «кухню», межпартийные и внутриправительственные соглашения и комбинации, все сильнее и сильнее сворачивали вправо. Многие теоретически правые (как самарская группа), вынужденные руководить крестьянским движением в своих губерниях, принимали тактику доморощенного местного революционного законодательства и объявляли декреты коалиционного правительства «ничтожными». Все это подрывало позиции центрального руководства.
Победа центробежных сил над центростремительными, характерная не только для русской, но и для других революций, ставших результатом военного поражения, произошла во всех ведущих партиях, выразившись в ослаблении центра и усилении флангов. Судьба партии социалистов-революционеров, если смотреть на нее sub specie aetemitatis [с точки зрения вечности (лат.). – Примеч. пер.], стала только отражением судьбы революции.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Отдельные группы и личности были всего лишь более или менее слепым орудием этого исторического процесса. Едва ли Керенский, который на короткое время стал кумиром улицы, живым знаменем «мартовских социалистов», хотел сознательно лишить революцию ее прочного фундамента – единой партии социалистов-революционеров, чувствовавшей биение пульса русской истории. Если сначала он ненавидел Милюкова, затем перенес эту ненависть на Церетели, а в конце концов – на Чернова, то лишь потому, что искренне считал каждого из них партийным сектантом, неспособным «мыслить по-государственному». Себя же он считал непонятым, жертвой бесчисленных завистников. Исчерпав изобретательность адвоката, энергию маньяка и красноречие невротика в попытке совершить невозможное – объединить буржуазию и националистов с революционерами и интернационалистами, – Керенский пришел ко вполне естественному для него выводу: партии и классы со своими отдельными интересами, а особенно вожди партий и классов являются лишь препятствием на пути настоящего государственного деятеля. Невозможность создать коалицию партий привела Керенского к идее ее замены коалицией людей. Поэтому от «правительства народного доверия» следовало перейти к «директории», диктатуре трех – пяти человек, от которой оставался один шаг до индивидуальной диктатуры. В глубине души Керенского всегда тянуло к диктатуре, но внешне он сопротивлялся этому желанию.
То, что Керенский формально числился эсером, создавало для партии огромные сложности. Она несла за него ответственность как за одного из своих вождей, хотя в рядах партии он был таким же чужеродным элементом, как человек с другой планеты. Его политика полностью противоречила платформе социалистов-революционеров. Но порвать с ним становилось все труднее и труднее, поскольку это означало бы попытку сформировать относительно однородное правительство демократии трудящихся с оттенком социализма. Это означало бы разрыв с партией меньшевиков, которая оспаривала данную идею с пеной у рта. Существовала и опасность раскола внутри партии, создания «национальной партии социалистов-революционеров» и ухода многих людей с громкими именами. Раскол накануне выборов в Учредительное собрание мог лишить партию всех ранее достигнутых успехов. Группа центра во главе с Черновым не могла с этим мириться. Больше всего ее ограничивала ненадежность сильно раздутого левого фланга, который демонстрировал сильный психологический «крен к большевизму». Левые эсеры уже приняли лозунг «Вся власть Советам», имея в виду вовсе не формирование правительства из лидеров советских партий, а превращение Советов в орган непосредственного осуществления государственной власти. Они ощущали соблазн немедленной реализации общей программы построения социализма, установления диктатуры партии эсеров и Учредительного собрания под дулами кронштадтских пушек; иными словами, выполнения программы большевиков под маской народничества.
По закону психологической реакции энтузиазм левого крыла толкал часть центристов направо, в то время как корыстная и капитулянтская коалиционная политика правых толкала других членов центра в объятия левых. Поляризация усиливалась, и центр таял с каждой минутой.
В таких условиях центру приходилось нелегко. Ему было бы нелегко даже в том случае, если бы сохранилось старое ядро партии во главе с Черновым, Михаилом Гоцем и Григорием Гершуни. Но оставался один Чернов, больше теоретик, оратор, публицист, лектор и ученый, чем профессиональный политик. Истинно славянская широта натуры, мягкость и уступчивость сочетались в нем с тенденцией уходить в мир идей, социальных диагнозов и прогнозов, умственной инициативы и творческого воображения и предоставлять конкретную организацию текущей работы другим.