Они простояли в укрытии до тех пор, пока не услышали крики, что на резиденцию генерала Белесьена напали неизвестные; охранники были ранены и связаны, а сам генерал исчез.
Им были слышны обрывки разговоров проходивших мимо них людей. Все обсуждали происшествие. Вдруг наступила мертвая тишина.
Сначала “это” увидело человек пятьдесят мужчин и женщин; через несколько минут их количество выросло до нескольких сотен, и все молчали и смотрели. Потом раздалось хихиканье, затем взрыв смеха. Народ все прибывал и прибывал. Смех становился все громче. Постоянная ругань генерала и его угрозы всем и каждому всегда вызывали неприязнь у людей, и теперь они с полным правом воздавали ему по заслугам.
Вдруг кто-то из мужчин выкрикнул:
— Господи, да ведь это же свинья, из большой жирной генеральской породы свиней! Все закричали наперебой:
— Какое огромное пузо он себе наел, отнимая наш урожай! Вор и свинья, эгоистичная свинья!
— Свинья! Свинья! Посмотрите на свинью!
Джордж взглянул на Дугласа, потом на Тони. Теперь им уже можно было не прятаться и говорить свободно. Шум толпы заглушал все. Они стали смеяться и хлопать друг друга по плечам. Жанин Дода от избытка радостных чувств обняла Тони.
Генерал Белесьен стоял на высоком деревянном ящике, привязанный к столбу; руки были заломлены так сильно, что огромный живот выдавался вперед еще сильнее. Он был совершенно голый; к голове у него были привязаны свиные уши, которые Джордж стащил у местного мясника; на нос ему Привязали свиное рыльце. Тело его было таким же розовым и жирным, как у свиньи, и потому не нуждалось в дополнительных уточнениях.
Его подчиненные сделали попытку освободить его, но толпа отбросила их назад. Она еще не насладилась зрелищем.
Наконец Дуглас дал знак уходить. Жанин несколько удивленно сказала Джорджу:
— Ты смеешься? Не могу в это поверить. Ты же никогда не смеешься. Он сразу посерьезнел:
— Я не собирался смеяться. Я знаю, что не должен этого делать.
— Каждый человек должен смеяться, — не согласился с этим Тони. — Смех делает сильным, он помогает переносить любые невзгоды, позволяет легче и проще смотреть на жизнь.
Дуглас не сказал ничего. Ему хотелось поскорей увидеть жену. Александра так рвалась пойти вместе с ними, но он ей не разрешил. Она еще слишком слаба. Он твердо стоял на атом, как она его ни уговаривала. Сейчас же он пожалел, что не взял ее с собой; можно было принести ее на руках, зато как бы она порадовалась.
Теперь, думал он, им нужно суметь выбраться из Франции целыми и невредимыми.
* * *
Через три дня Дуглас с Александрой на руках и с Тони за спиной въехал в Нортклифф-холл.
Здесь была такая же суматоха, как во Франции в день исчезновения генерала Белесьена, только она была радостной и веселой. Дуглас поднял глаза и увидел Мелисанду, быстро спускающуюся с парадного крыльца. Она была так красива, как не может быть красива женщина из плоти и крови; красива так, что при взгляде на нее перехватывало дыхание; но он с удивлением обнаружил, что всего лишь приветливо улыбается ей. Она искала глазами Тони и, увидев его, подхватила свои юбки и помчалась к нему со всех ног. Она упала к нему на руки с криком:
— Господи, ты жив! Как я волновалась за тебя, как..
Больше она ничего не сказала, так как Тони закрыл ей рот звучным поцелуем.
Дуглас снисходительно улыбался.
Он посмотрел на жену и увидел слезы в ее глазах. Его тут же охватила паника.
— Ты больна? Тебе плохо? Где болит? Она покачала головой и вытерла глаза тыльной стороной руки. у пятидесяти слуг, у Синджен и моей матери. У нас всего две минуты. Скажи мне, в чем дело.
— Ах, просто она так красива.
— Кто? А-а, Мелисанда. Ну да. Ну и что? Она одеревенела в его руках. Он разулыбался.
— Ну, ты опять ревнуешь.
— Нет, черт тебя возьми!
— Да, да, ревнуешь, глупышка. А скажи-ка мне, Алике, Мелисанда говорит по-французски?
— Нет, ей очень плохо даются языки, и акцент у нее еще ужасней моего. Зато она хорошо рисует.
— Она не стала бы учить французский, чтобы спасти меня.
— Это абсолютно ничего не значит. Дуглас продолжал с ласковой усмешкой:
— Интересно, как бы это звучало по-французски. Послушай, Алике…
— Ты назвал меня Алике?
— Ну да, конечно. Если ты предпочитаешь “возлюбленная”, ты, несомненно, услышишь и это. И упрямая, и ненаглядная, и желанная, и замечательная. Теперь же послушай меня. Я думаю, что твоя сестра красива. В атом нет ничего нового. Но она — не ты. Нет, это неважно сейчас. Что важно, для Тони, так это то, что она становится лучше под его непосредственным влиянием. Тони сказал мне вчера, что он надеется, что когда-нибудь ее характер станет таким же прекрасным, как она сама.
— Правда, Дуглас?
— Что именно?
— — Ненаглядная?
Он поцеловал ее. Услышав смех, он медленно поднял голову и увидел на ступеньках Синджен, которая глупо улыбалась. За ней, поджав губы, стояла вдовствующая графиня. Она засыпала сына градом вопросов:
— Где ты был все его время, Дуглас? И что здесь происходит? Я требую, чтобы мне объяснили. Почему ты несешь ее на руках?
— Хорошо, мама, я объясню тебе все, но попозже. А что касается этой малышки, то она болела.
— По-моему, она прекрасно себя чувствует. А почему она завернута в одеяло?
— А потому, — ответил Дуглас, подходя к матери, — потому что, кроме него, на ней ничего нет.
— Дуглас! Ты же знаешь, что это не правда, — возмутилась Алике, когда они вошли в холл.
На самом деле на ней было уродливое платье, подаренное ей Жанин Додэ. Подарок красноречиво говорил, что француженка тщательно выбирала его из своего гардероба. Ноги Александры были босыми и высовывались из-под одеяла. Дуглас не хотел останавливаться, чтобы купить ей обувь. Она не спорила. Так приятно, когда муж носит тебя на руках.
— Просто мне легче было увильнуть от расспросов, сказав, что ты голая.
— Что случилось? — догнала их Синджен.
— Мы все потом расскажем.
Дуглас повернулся к слугам и громко сказал:
— Мы все живы, здоровы и вернулись домой. Благодарим вас всех за внимание и заботу.
Слуги приветливо улыбались. Холлис стоял, горделиво скрестив руки на груди. Александра почувствовала неимоверное облегчение. Может быть, все будет хорошо. Может быть, даже ее свекровь смягчится и полюбит ее. Может быть, она и правда стала ненаглядной для Дугласа. Может быть.
Дуглас отнес ее в спальню и положил на кровать. Потом поцеловал ее и стянул с нее одеяло.
— Мама теперь, наверное, думает, что ты — распущенная женщина, и что ты, должно быть, сама сожгла свою одежду, чтобы скомпрометировать меня. Придется ей сказать, что я и так полностью скомпрометировал себя, потому что ты бесконечно меня соблазняла, и я настолько привык к атому, что уже просто не могу без тебя обходиться. Я оказался бессилен против тебя.