Читать интересную книгу Игра в ящик - Сергей Солоух

Да, Боря намекал, прощаясь, мямлил, де, есть возможность, в принципе, вернуться, если, кончено, если, допустим... Повторял слова, брошенные А. П. Загребиным в приступе подлинного и всеобъемлющего добродушия, столь свойственного директору ВостНИИМОГР на переправе от двухсот к тремстам под черные груздочки на веранде. Но так никак на это прореагировал свинцовый Вайс, один холеным ноготком другой идеально полукруглый полируя, что Боря чуть не лишился самой возможности, шанса, уже дома, в отчаянии и безнадежности, едва не уломав семью, законную и не вполне, устроить его на стороне. У чужих денежных людей с туманной перспективой командировок в Польскую Народную Республику. Но, слава богу, суров и несгибаем был Афанасий Петрович в служебные нарзанные часы, между первой бутылкой с законсервированным в ней рыбьим дыханьем и второй. Не захотел звонить и унижаться перед бывшим замом. Не уступил. Руки ему за это целовать и ноги мыть самыми дорогими аптечными «Ессентуками» номер семнадцать.

Все получилось. И утренним рейсом одиннадцатого июня тысяча девятьсот восемьдесят четвертого младший научный сотрудник ВостНИИМОГР Борис Катц вернулся в зону снабжения по первой категории. На три месяца, с двумя полноразмерными, как юбилейный сервелат, по тридцать одному дню в каждом. Июлем и августом.

Одетый самыми лучшими московскими комиссионками в вельвет и замшу ванька-встанька Л. Н. Вайс встретил Борька с радушною улыбкой. Руку пожал.

– Не будем терять время, – сказал, какой-то специальной нездешним перламутром отсвечивающей бархоткой с фестончиками и фирменной надписью в углу протирая невидимый и невесомый хрусталь линз. – Я думаю, вам, Борис, следует объединить усилия с Олегом Росляковым. У Олега Анатольевича слишком много абстрактных формул, переизбыток математики, у вас же другая крайность – переизбыток несистематизированных и необсчитанных конкретных схем...

Идея очень понравилась Борьку. Из всех сотрудников Льва Нахамовича именно Олег Росляков, несмотря на все его танкистские замашки, благоприобретенные за пару послеинститутских лет во время красноармейских панцерангрифов в Забайкалье, на командирский подбородок с судетской, штабной ямочкой и нежную привязанность к фельдфебельским вонючим сигаретам без фильтра «Прима», казался Б. Катцу самым симпатичным. Да, просто человеком, и именно в прямой связи с расчетами, с абстрактной цифрою и буквой.

Дважды или трижды за время своего аспирантства Борис имел возможность наблюдать, как Олег вписывает формулы в отчет. Заполняет морскими коньками интегралов и водорослями квадратных корней широкие пробелы между машинописными абзацами на отстоявшихся страницах с широкими полями, еще не съеденными переплетом. По-детски, шепча, тихонько повторяя про себя и вслух имена любимцев. Почти что напевая:

– Фи, дельта, тау, эпсилон о два минус о три...

Так и сам Боря в согретом радугой отрочестве в дни капитального весеннего переустройства аквариума все уменьшительные, ласковые суффиксы перебирал, выпуская из литровых огуречных банок в свежую зелень одну за одной своих коллекционных барбусов и гурами.

– Пузанчик, мокрогубыш, суетилочка...

Ах, как чудесно. Повезло. Олежка Росляков не будет больше что-то неразборчивое сам для себя шептать, а скажет вслух все нужные слова, введет Бориса наконец-то в такой недружелюбный спартанский мир всех этих македонских – фи, дельта, тау, эпсилон... Он скажет вертлявой цыпе ню:

– Кончай выпендриваться, в конце концов ты просто вариация, коэффициент и только-то, таких как ты тут дюжина, если не больше, от нулевого до одиннадцатого, а это уникальный чувачок. Б. Катц, в начищенных ботинках, но без головного убора. Знакомься, дурочка, пока знакомлю. Катц с буквой т. Просто знакомься, раз честь отдать неможно. Таких всего лишь парочка на свете. Он сам да его мама. Ура! Равнение направо.

Солнце светилось янтарем над черною трубой котельной, и вот-вот волшебник в звездной шапке должен был этой прекрасной палочкой ударить в пол.

– Кси, бета, сигма!

Но увы, за те два дня, что Борис устраивался и обживался, проводника по храмам Аттики Олега Рослякова смыло. Даже поговорить о чем-то толком не успели. Весь тягловый состав лаборатории Перспективных источников энергии, включая свежеиспеченного молодого специалиста Германа Ароновича Шляпентоха, заменившего планово округлившуюся к маю до декретных габаритов О. Прохорову, отправился на барщину. Две недели сельхозработ в Вишневке. Борис, конечно, готов был ради неформального общения с О. Росляковым, четырнадцати дней, поехать вместо необстрелянного, юного Шляпентоха, взять на себя единолично, как уж случалось, и не раз, пятипроцентное представительство в трудовом десанте лаборатории, но Л. Н. Вайс не видел смысла в самопожертвовании:

– Ну какая там, в Вишневке, может быть научная работа, Борис? Да просто умственная деятельность. Только время потеряете. Честное слово. Вы с большей пользой и для себя, и для Олега поработаете пока вот с этим...

Богемская непроливайка со ртутным содержимым отделилась от широкого стола, не расплескавшись, подплыла к большому, фигуристому несгораемому шкафу, напоминавшему угрюмый мавзолей крысиной королевы. Здесь полнотелый Вайс открыл дворцовым дальнобойным ключиком замок, но вместо позолоченного саркофага с жемчужным отделеньем для хвоста извлек три толстые прямоугольные папки из кожезаменителя явно чужеземного происхождения.

– Материалы закрытого токийского симпозиума по механическим накопителям энергии. Самые свежие. Зима этого года – и уже у нас. Вот так спецотдельцы работают. Язык-то не забыли?

– Нет, – пробормотал Борис. Вершки слогов и корешки иероглифов, в знакомой золушкиной смеси, напомнили недавнее и совершенно безнадежное прошлое.

– Особенно детализировать не надо, – пояснял между тем сосуд с отравой – блестящий научный руководитель, – вполне пока будет достаточно кратких рефератов каждого доклада.

«Сто шестьдесят два», – пришел Катц в ужас, сосчитав. Но в тот момент он еще верил, еще верил Л. Н. Вайсу, верил словам о том, что совхозная разнарядка пришла внезапно, что две недели пройдут и с пользою, и с толком. Введут в курс подзабытой темы, освежат терминологию.

Смутил, правда, запрет брать папки на дом.

– Работать только здесь, только здесь, Борис Аркадьевич, в лаборатории, при мне, и так спецчасть едва уговорил отдать под личную ответственность... Вы же понимаете, как такие материалы добываются, огласка совершенно ни к чему...

Но еще больше смущал Б. Катца тот раздел математики, с которым он и без протекции Олега Рослякова был на ты. Арифметика. В день получалось два-три реферата. Ну, пусть он разгонится еще, из низкого разогнется в конце концов в высокий старт, рванет на десять тысяч, как на пятьсот, но и тогда 162 разделить на 4 получается 40 с половиной рабочих дней – три четверти всех рабочих в календаре его стажировки. Семьдесят процентов!

– Может быть, часть можно в ВЦП отдать? – смущаясь и краснея, со всею мыслимою осторожностью, на третий день своих трудов спросил Б. Катц у Л. Н. Вайса. Поинтересовался. Тряпочка с фестончиками нехорошо пошевелилась, и полоснул из-за стола напротив взгляд. Тот самый, что один уже раз вскрывал красивую черепную коробку Бориса Аркадьевича и убеждался в позорнейшем несоответствии формы ее содержанию. Но нехорошая формулировка сущности недовложения «Вы что, дурак?» на этот раз не прозвучала. Скальпель хирурга и ученого Льва Вайса сложился складничком, вместо острой бритвы выскочила маникюрная блестящая фитюлька, и мягким светом засветились злые глазки:

– Борис Аркадьевич, вы главное запомните: все материалы ДСП. Сугубо для служебного пользования. Сугубо. Из этого, пожалуйста, исходите. На это ориентируйтесь...

С необыкновенной, чрезвычайной силой хотелось Льву Нахамовичу иметь переводы японских папочек, уж если не получится на условиях единственности и исключительности, то на годик-другой пораньше, чем стригущим обыкновенно все как лишай коллегам из Института горной механики и автоматики АН СССР. Должен же и он, заведующий лабораторией, наконец-то побыть первопроходцем и первооткрывателем в науке, если на сей раз ловчее и проворнее сработал спецотдел не ИГМиА, а, слава богу, ИПУ, тоже АН СССР, но имени Б. Б. Подпрыгина. Ставший если не родным, то близким, очень близким в процессе весьма расширившего круг общения Л. Н. Вайса разбора и закрытия доминошного скандала.

Что касается Борис Катца, то уяснение причастности, высокое доверие спецдопуска не надолго успокоило молодого человека, устремленного всегда лишь от абстрактного к конкретному – к максимально полному и всестороннему воплощению в жизнь принципа коммунистического распределения: от каждого по способностям, каждому по потребностям. Увы, отдельно взятая Москва и даже вкупе с ней Московская область за беспробудным просиживанием штанов в закрытом кабинете явно и определенно не стояли. Ни вологодское масло из «Елисеевского», ни марокканские апельсины из гастронома номер сорок. Стояло, вернее слышалось, другое слово, созвучное всему приятному и чудному, что связано с большими и обильными учреждениями торговли столицы, но означавшее вовсе не приобретение такого-этакого прекрасного, съедобного или носильного, а в точности наоборот, горькую потерю, утрату чего-то личного и своего, невозвратного и невосполнимого. И времени, и случая.