благотворитель? Или есть какое-то другое слово (ну, какой из меня благотворитель-то, в самом деле)? Кто мы все, журналисты странного издания «Такие дела», которые так часто сталкиваются с чужой болью?
И прихожу к простому выводу: мы — люди. Журналисты, профессионалы, но в первую очередь люди. И когда мы чувствуем потребность помочь, обнять, поддержать словом — в этом нет ничего странного и предосудительного. И нет ничего непоправимо разрушающего, если участие дозировано и имеет границы.
Экс-главред «Таких дел» Настя Лотарева постоянно напоминала начинающим журналистам о границах и о том, что надо отстраняться от героев. Но и ее границы иногда не выдерживали. После серии публикаций о психоневрологическом интернате Настя стала там волонтером. Ездит в ПНИ, общается с подопечными, читает им книги. А когда на время карантина весной 2020 года ей предложили стать опекуном одной подопечной, Настя согласилась.
«Я рассказываю молодым журналистам про границы, но не могу не признать, что наша граница, возможно, тоньше, чем у журналистов многих других изданий. Плохо ли это? Не очень хорошо, но я не уверена, что мы смогли бы писать так, если бы граница была другой. В нашей работе эмпатия мне кажется важной».
Настя вспоминает, как ее накрыло во время работы над текстом «Плохая мать» — о женщине, у которой опека без видимых причин отобрала детей. «Я к ней ехала, зная, что просто так опека детей не забирает. И вот я сижу с этой несчастной женщиной, задаю вопросы, смотрю, нет ли бутылок, еще чего. И где-то в середине интервью меня нахлобучивает мысль, что все реально так, как она говорит. Она простая женщина, которая любит своих детей. И просто не смогла отбодаться от тех, кто либо хотел поставить галочку, либо квартиру у нее отжать, как у многодетной. Она еще и уборщицей работает в этом детском доме и каждый день видит там своих детей... Я написала статью с колес, очень быстро. Дальше мы с фотографом сели в поезд, и я рыдала шесть часов. Кажется, выплакала весь запас слез за полтора года работы до этого. Это большая человеческая несправедливость, это нечестно».
Еще Настя вспоминает, как писала про парня, который вышел из тюрьмы с открытой формой туберкулеза. Она приезжала к нему на интервью несколько раз, не надевала маску, не шарахалась от него, как это делали другие. И даже пожала ему руку, чем привела в недоумение. Уже после выхода статьи он позвонил ей и сказал, что умирает. Попросил приехать попрощаться. «Апрель. Карантин. Открытая форма туберкулеза, — говорит Настя. — Я знаю, что не должна так делать. Я бы не отпустила корреспондента. Это очень тяжело морально, опасно. Выкурила две сигареты и поехала прощаться. Он не умер пока, даже строит планы на жизнь. Иногда мы немножко переписываемся. Правильно ли это с точки зрения эмоционального выгорания и необходимости держать границы? Нет, неправильно. С границами я научилась поступать так: у меня есть некое внутреннее чувство, на которое я ориентируюсь. Есть чувство, что я должна помочь этому конкретному человеку, могу это сделать сейчас — я помогаю. Нет этого чувства, не помогаю. Это такая внутренняя этика».
Я поддерживаю Настю по части внутренней этики. Точно так же опираюсь на внутренние ощущения: хочу ли помочь, могу ли. Есть несколько героев, с которыми я поддерживаю связь. Я выбрала их, опираясь на внутреннюю этику.
Я переписываюсь с Ларисой Кошель, матерью двоих детей из Забайкалья. Потому что знаю, что ей там очень трудно одной. Когда Ларисе что-то нужно, я организовываю помощь (Наталья продолжает ее поддерживать по запросу, и некоторые другие люди тоже). Иногда ей необходимо просто поделиться, что у нее и детей все хорошо, что к утреннику она им сшила красивые платья. Я отвечаю, что очень за них рада. Ей важно знать, что кому-то не все равно. Я общаюсь с Ириной Новиковой из Самары, и буду общаться и помогать ей до конца. Я периодически узнаю, как дела у Ксюши из поселка Маза. Созваниваюсь с альпинисткой Эльвирой Насоновой. Очень долго мы общались с таксисткой Пелагеей Александровной, потом необходимость в общении отпала — у нее все хорошо.
Я стараюсь не брать на себя больше ответственности, чем могу. Не на сто процентов, но я в этом преуспела. Иначе бы давно сломалась, а ломаться нельзя.
Когда-то я приходила к психотерапевту с запросом, как не переживать о том, что мои тексты ничего глобально не меняют. Люди продолжают болеть и умирать, благотворительные организации закрываются от безденежья, несправедливости вокруг (такое ощущение) больше, чем справедливости. Что я чувствую себя мерзко, когда человек во время интервью изливает мне душу, делится тяжелыми и очень личными вещами, а я, получив историю, просто ухожу жить свою жизнь. А он остается со своей бедой, и ведь совсем не факт, что после моего визита в его жизни что-то изменится.
Терапевт убедил меня в том, что я не могу помочь всем и уж точно не могу спасти мир. Я это понимаю, но после каждого интервью, похожего на интервью с Еленой и Олей, спасать мир очень хочется. Хочется справедливости и чуда. Терапевт помог мне осознать, что журналист должен выполнять свою работу, и что моя работа, во всяком случае с фандрайзингом, это, в какой-то степени, и есть благотворительность. Что я не просто ухожу от героя, а ухожу писать тексты, которые соберут деньги для помощи ему. Что герой может выговориться и найти во мне заинтересованного слушателя. Быть выслушанным — это немало. Проговорить все эти тревожащие меня моменты оказалось полезно. И я, хоть и не перестала сопереживать и расстраиваться, избавилась от чувства вины за то, что помощи или моего участия бывает недостаточно. Я делаю что могу.
ЗДОРОВЫЙ ЦИНИЗМ
Оставаться в своем уме мне и всей нашей команде помогают юмор и здоровый цинизм. Без них мы бы давно закончились как здоровые личности. От некоторых наших шуточек у вас встанут дыбом волосы, так что оставлю их при себе. Но кое-чем все-таки поделюсь.
Редакторы распределяют темы между журналистами:
— Давайте Диане это поручим?
— Ей нельзя, у нее ВИЧ.
— А Сева где?
— Он опаздывает, аборт делает, это срочно.
***
Главный редактор проверяет, кто над чем работает:
— А у тебя лейкоз?
— Нет, у меня рак груди.
***
Заболела в командировке, жалуюсь мужу по телефону. Он: «Может, тебе там в больничку сходить?» Я: «Да не, я уже в хоспис еду».
***
Обсуждение сетки публикаций на неделю: