Луис подбежал к самой ограде, нагнулся, принялся шарить в кустах. Ага, вот пальцы нащупали грубый брезент. Он поднял сверток, замер, нечаянно лязгнув киркой о лопату. Вышел на широкую гравиевую дорожку, остановился, осмотрелся. Так, сначала нужно идти прямо, на перекрестке свернуть влево. Проще простого. Шел он по самой обочине, готовый мгновенно исчезнуть в кромешной тьме под вязами, окажись на кладбище сторож и вздумай он совершить ночной обход.
Вот уже совсем рядом могила Гейджа. И вдруг Луис с ужасом почувствовал: он не помнит, как выглядит сын! Он встал как вкопанный, уставясь на ряды могил, скорбные и суровые памятники. Как он мог забыть?! На память приходили лишь разрозненные черты: русые волосы, шелковистые, мягкие; глаза с раскосинкой, белые зубы; небольшой шрам на подбородке — память о том, как он упал с крыльца, еще когда они жили в Чикаго. Но черты эти не складывались в целое. Вот Гейдж бежит к дороге, спешит навстречу судьбоносному грузовику из Оринко, но Луис видит лишь спину. Он попытался вспомнить малыша в постельке после того, как они запускали змея, но словно нашло какое-то затмение.
ГЕЙДЖ, ГДЕ ТЫ?
А ТЫ ПОДУМАЛ, ЛУИС, ЧТО, МОЖЕТ, ОКАЗЫВАЕШЬ СЫНУ МЕДВЕЖЬЮ УСЛУГУ? А ЧТО, ЕСЛИ ОН СЧАСТЛИВ СЕЙЧАС? А ЧТО, ЕСЛИ ВОПРЕКИ ТВОЕМУ НЕВЕРИЮ ПОСЛЕ СМЕРТИ ЛЮДЯМ ХОРОШО. И ГЕЙДЖ СЕЙЧАС С АНГЕЛАМИ ИЛИ ПРОСТО СПОКОЙНО СПИТ. И, ЕСЛИ СПИТ, КАК ЗНАТЬ, КОГО ИЛИ ЧТО ТЫ РАЗБУДИШЬ? ГЕЙДЖ, ГДЕ ТЫ? Я ТАК ХОЧУ ВЕРНУТЬ ТЕБЯ ДОМОЙ.
Да отдает ли он себе отчет в том, что делает? Почему вдруг он не в силах припомнить лицо сына? Почему ему так неймется вопреки всем предостережениям? И Джада, и Паскоу во сне, и собственного тревожного сердца?
Ему вспомнились могилки на Кошачьем кладбище, расходящиеся кругами, закручивающиеся в спираль НЕПОЗНАВАЕМОГО, и его снова бросило в холод. Почему он стоит здесь и силится вспомнить лицо Гейджа?
Ведь совсем скоро он увидит его наяву.
На холмик уже поставили надгробие. С простой надписью: ГЕЙДЖ УИЛЬЯМ КРИД и две даты. Сегодня здесь уже кто-то побывал — вон свежие цветы. Кто же? Мисси Дандридж?
Сердце билось тяжело, но нечасто. Итак, он спокоен. Если надумал, все нужно сделать в одночасье. Рассвет уже не за горами.
Он еще раз прислушался к сердцу. Да, он спокоен, он готов начинать задуманное. Чуть заметно кивнул, словно соглашался сам с собой. Нашарил перочинный нож. Разрезал липкую ленту, скреплявшую сверток. Развернул брезент у изножия могилы, аккуратно все разложил — точно так же он бы готовил инструменты перед небольшой, амбулаторной операцией.
Вот и фонарь под войлочным колпаком с дыркой — как посоветовал продавец. Войлок был тоже перетянут пластырем. Дырку он сделал, очертив монетку и вырезав кружочек скальпелем. А вот и кирка с коротким черенком, хотя она вряд ли пригодится, Луис взял ее на всякий случай. Цементом гроб не залит, а камни вряд ли попадутся в свежей могиле. И остальное на месте: лопата, совок, веревка, рукавицы. Он тут же их надел, схватил лопату и принялся за работу.
Земля мягкая, копать легко. Могилу возвели пышную, и земля наверху была рыхлой, не то что у подножия. Невольно он сравнил теперешнюю работу с давнишней, на индейском могильнике. Грунт каменистый, неуступчивый. Если все пойдет хорошо, сын окажется там сегодня же ночью. Вот уж где кирка пригодится. Луис постарался изгнать все мысли до единой. Только мешают.
Землю он сбрасывал слева от могилы, лопату за лопатой, руки ходят четко и мерно. Но чем глубже копал, тем труднее сохранить взятый ритм. Спустился в могилу, вдохнул запах сырой земли, знакомый с детства, когда он, бывало, помогал дяде Карлу.
СУСЛИК, вспомнилось ему прозвище. Он смахнул пот со лба. Дядя Карл говорил, что кладбищенских землекопов называют сусликами. И его, Луиса с дядей Карлом, друзья величали так же.
Он снова принялся копать.
Больше уже не останавливался, лишь однажды взглянул на часы. Двадцать минут первого. Как бежит время! Точно вода меж пальцами.
Минут через сорок лопата наткнулась на что-то твердое. Луис чуть не до крови закусил губу. Достал фонарь, посветил. Да, он добрался до бетонной крышки, ее уже видно, хотя работы еще предостаточно. Он вынул остатки земли, стараясь не шуметь, хотя такое и невозможно: лопата громко скребет по бетону. Да еще в полной тиши!
Луис выбрался из могилы, приготовил веревку, продел концы в железное ушко бетонной крышки, точнее, половины, ибо крышка состояла из двух частей. Расстелил брезент, лег на него животом, потянул за концы веревки.
НУ, ЛУИС, ПРИГОТОВЬСЯ. ПОСЛЕДНИЙ ШАНС.
ДА, ВЕРНО. ПОСЛЕДНИЙ. И БУДЬ Я ПРОКЛЯТ, ЕСЛИ ЕГО УПУЩУ.
Нет, веревку нужно накрутить на руку. Снова потянул. Половина крышки поддалась легко, Луис стоймя прислонил ее к стенке могилы, словно еще один надгробный камень. Вытащил веревку, отбросил — для второй половины не пригодится, он, стоя в могиле, руками сможет приподнять ее. Осторожно спустился, боясь опрокинуть только что поднятую бетонную створку: не ровен час, упадет, либо ногу зашибет, либо гроб в лепешку раздавит. Вслед за Луисом с шорохом покатились в могилу камушки и комья земли. Иные глухо стукнули о крышку гроба.
Луис нагнулся, прихватил руками вторую бетонную створку, приподнял. Что-то холодное зашевелилось меж пальцами. Он все-таки поставил — также стоймя — и вторую половинку и лишь затем взглянул себе на руку. На ладони извивался жирный дождевой червь, Луис смахнул его, проведя рукой по стенке могилы собственного сына.
И посветил фонарем вниз.
Гроб. Последний раз Луис видел его во время похорон: гроб покоился на блестящих полозьях над могилой, устланной травяным зеленым ковром. И за бетонными створками, как за дверцами сейфа, суждено было схорониться всем отцовским надеждам на будущее сына. Ярость, раскаленная добела, охватила Луиса, пожрав вмиг былой озноб. Не бывать этому! Не похоронит он своих надежд!
Луис пошарил лопату и со всего маху хватил ею по запорам гроба. Еще раз! И еще! И еще! Лицо его исказил почти звериный оскал.
ГЕЙДЖ, Я ОСВОБОЖУ ТЕБЯ! ВОТ УВИДИШЬ!
Замок отскочил с первого же удара, но Луис все бил и бил, словно пытался не столько открыть гроб, сколько нанести ему — злейшему врагу! — смертельные раны. Но вот разум, похоже, возобладал, рука с лопатой так и замерла в воздухе. Лезвие зазубрилось и погнулось. Луис отбросил ее, на четвереньках выбрался из могилы, чуя в ногах слабость. Его мутило. Неистовая ярость схлынула так же быстро. Вернулся пронизывающий душу холод. Никогда еще не чувствовал он себя таким одиноким, отъединенным от людей. Наверное, так же чувствует себя астронавт, покинувший борт своего корабля в открытом космосе, оставшийся один на один в безбрежной тьме. А ЧУВСТВОВАЛ ЛИ ТО ЖЕ БИЛЛ БАТЕРМАН? — задавался вопросом Луис.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});