Читать интересную книгу Встреча на высшем уровне - Роберт Макдональд

КЛАРА (вздыхает). Eechi.

ЕВА. Единственный мужчина, которому не нужен костюм, чтобы быть героем.

Слышен звук приближающегося самолёта.

ЕВА. Теперь никто не помешает нам выйти отсюда.

КЛАРА. Так может, нам пора?

ЕВА. Даже Лесли Ховард… И всё же он немного… слишком слаб, и не заслуживает любви такой женщины, как Скарлет. Женщины, способной в одиночку противостоять всему миру, пока не встретит… Обожаю предаваться иллюзиям.

КЛАРА. Тогда остаётся лишь одна надежда… создать миф.

ЕВА. Так давай создадим. Мужчины живут мифами. А женщины их создают. Мужчины тянутся к совершенству. Но не способны разглядеть мелочи.

КЛАРА (указывая на СОЛДАТА). А он?

ЕВА. Миф, который переживёт нас всех. Злодеи станут жертвами, жертвы станут злодеями. Лет через двадцать. Каждому времени нужны те и другие.

Вдалеке разрывается снаряд.

КЛАРА. Это бомба?

ЕВА. Скорее всего, зенитки. Может, они сбили самолёт Кларка Гейбла. Надо бы мне подкрасить губы. Для Кларка.

КЛАРА (глядя на СОЛДАТА). Какой… хорошенький.

ЕВА. Моя дорогая, если хочешь серьёзных отношений, выбирай те, что будут длиться — что-нибудь прекрасное и разрушительное. Точка.

ЕВА протягивает КЛАРЕ фотоаппарат. КЛАРА сначала морщится, потом качает головой.

КЛАРА. Откровенно говоря, Скарлет, мне теперь на это наплевать.

ЕВА. А, ерунда! Завтра будет новый день.

Они отступают вглубь сцены. Мощный взрыв сотрясает комнату. СОЛДАТ просыпается.

СОЛДАТ. Меня зовут Ханна Вайнтрауб. Мне девятнадцать лет. Я родилась во Вроцлаве, также известном как Бреслау. До войны мои родители, упокой господь их души, разводили на собственной ферме кур, как рейхсфюрер СС Генрих Гимлер. Мой родной язык немецкий; также я говорю на идиш, немного по-польски, и понимаю иврит ровно столько, сколько нужно, чтобы посещать богослужения. Я не знаю, как я здесь оказалась. Нет. Это неправда. Я не хочу говорить, как я здесь оказалась. Лет через тридцать-сорок люди станут спрашивать: почему они это сделали? Почему они это допустили? Пусть сами найдут ответ. Он им может понадобиться. «Никому не позволено делать ложки из костей своих отцов и матерей», — утверждают раввины, уверенные, что их паства уже испытывает естественную неприязнь к подобного рода экономии. Эта неприязнь — всего лишь сантимент.

Но…

Что если потребность в ложках будет столь велика, что кто-то спросит: «Почему нет?» И докажет, что прогресс человечества целиком зависит от применения этого материала? Понадобится закон — даже лишённый сентиментальности не допустит подобного без содрогания. И однажды какой-нибудь мелкий чиновник, сидя в конторе, возьмёт штамп и отпечатает на бумаге «алеф», первую букву алфавита уничтожения. Последние три буквы в том алфавите — разрушенные сторожевые вышки Бельцека, Майданека, Треблинки. Если я не упоминаю Аушвиц, то только потому, что вам захочется услышать страшную историю, которой вы сначала не поверите, потом сочтёте обычной, а под конец — ничуть не захватывающей. Так устроен человек. Все эти сказки можно найти в дешёвых карманных изданиях в тех же магазинах, где вы покупаете контрацептивы и трактаты о бичевании, если они вам по вкусу. Как говорится, книги читают одной рукой.

В этой истории мало нового, ещё меньше того, что когда-нибудь устареет — за исключением техники, разумеется. В любой стране найдётся кто-то, готовый назвать сограждан, чьи права следует так или иначе ограничить — пока не пришло время объявить их преступниками. Так, при неизменном попустительстве бюрократии, прорастают семена будущих убийств.

Наследие немцев — это не зверства их программы, даже не их размах. Это установленный ими стандарт. Который пока не превзойдён. Дым из труб «пекарен», как мы трусливо называли крематории — назовите это бегством от реальности — скрывает так много, о чём можно сказать: «Всё не так уж страшно». Во всяком случае, кто теперь вспомнит? Кто вспомнит сорок пять тысяч крепких здоровых мужчин из Галлии, у которых по приказу Цезаря отрубили правую руку? Семьдесят пять тысяч убитых при Бородино, о которых Наполеон сказал: «Одна ночь в Париже восполнит все потери»? Цезарь, Наполеон, Гитл… Безумцы, безумные настолько, что даже безумцы считают их безумными. Ах да, Мессия. Как же! Ещё одна выдающаяся личность.

И запад сияет, но лишь на закате солнца, и нет спасения на востоке. Я обращу очи мои к вершинам: но откуда приидет помощь? Чёрт, хороший вопрос! Моген Тувид, знак Давидов, жёлтая звезда. Мой освети путь; и погасни над Вифлеемом. Во время своей речи СОЛДАТ привёл в порядок форму и снова держит спину прямо. Он катит сервировочный столик с чаем, словно только что вошёл в комнату. Женщины, продолжая разговор, выходят вперёд. Они вновь выглядят безупречно. Только комната осталась в беспорядке.

ЕВА. Я так рада, что вы смогли приехать.

КЛАРА. А какие сцены мне пришлось для этого устроить! Но поезд был превосходный. До самой… (Замолкает на полуслове. Острый угол обойдён.)

ЕВА. Не хотите ли чаю? (СОЛДАТУ.) Можете подавать.

КЛАРА. Как чудесно увидеть что-то кроме этого бесконечного коричневого цвета! Какой странный выбор! Почему не белый? Видели фильм «Письмо»? С Бетти Дэвис? Нет? У нас в Риме уже показывали. Oh, ma che maraviglia.[38] Она носит белое всё время, и убивает этого парня, он, кажется, её любовник, но на суде её оправдали, а потом узнали, что убила она, её муж узнал, и она ему говорит: «Ssssssssii, l’ho ammazzato io. E sono felice, te dico, felice, felice, felice.» (Вздыхает.) Aahi.

ЕВА. И что это значит?

КЛАРА. А? А, она рада, что сделала это. Рада.

ЕВА. Рада?

СОЛДАТ предлагает сахар и молоко.

КЛАРА. Рада. Да, да. Потом она идёт в сад на Верную Смерть. О, чай, спасибо. Кто вам нравится больше всего? Сахара не надо. Благодарю. Чудесный. Чай.

ЕВА. Когда я была моложе, я питала огромную слабость к Джону Гилберту.

КЛАРА. А! С Гретой Гарбо в «Королеве Кристине». Знаете, почему она всегда носит длинные платья? У неё огромные ноги. Si, ma vero.[39] Мне Феррагамо сказал. Из всех клиентов самые большие ноги. На вас это платье — как у Миры Лой в фильме «Когда встречаются леди». Смотрели?

ЕВА. Не думаю.

КЛАРА. Ahi, peccato[40], эта Мира Лой, она прекрасно одевается. С таким вкусом. Всегда в новом наряде, в каждой сцене. Нора Шерер, у неё тоже красивые вещи. Знаете, в жизни она ужасно косит. Vero. На экране иногда заметно, но только если знаешь. Конечно же. Она замужем за директором киностудии. Немного похоже на нас с вами, не так ли?

ЕВА. Какое счастье знать, что так будет всегда. Так, как мы хотели.

КЛАРА. Ma cara, разве можно жить, если всё известно заранее? Дуче и ваш друг, они осуществили мечту каждого — мундиры, пистолеты и никакого выбора. Да — могу я называть вас Евой? — маленькие девочки играют в куклы, потом вырастают и рожают детей, некоторые. А маленькие мальчики играют пистолетами, потом сами с собой, а когда вырастают — во что им играть? Вот я и говорю, дуче и ваш друг, они дали им всё — как в кино. Верно? Не надо пирожных, спасибо. Может, немного хлеба с маслом?

СОЛДАТ. Фюрер заставил Историю служить Предназначению.

КЛАРА (мгновенно переходя от замешательства к ликованию). Именно это я и говорю — как в кино. (Снимает шляпу.) Не хотите ли примерить мою шляпку, cara? Вам подойдёт. И поднимет настроение.

Конец

Примечания

1

Альберт Шпеер (1905–1981) — немецкий архитектор, писатель, высокопоставленный чиновник нацистского правительства, иногда называемый «первым архитектором Третьего Рейха»; был в дружеских отношениях с Адольфом Гитлером.

Пауль Троост (1878–1934) — немецкий архитектор, приверженец простого сдержанного лишённого излишеств архитектурного стиля.

Герман Гислер (1898–1987) — немецкий архитектор времён Третьего Рейха, ценимый Гитлером наравне со Шпеером.

2

Да… так точно… (нем.)

3

Сударыня, госпожа (нем.) — обращение к замужней женщине.

4

«Ten Cents a Dance» — популярная песенка, написанная в 1930 году композитором Ричардом Роджерсом на слова Лоренца Харта. Написанная для Ли Морс, песня впервые исполнена Рут Эттинг, и именно в её исполнении стала широко известной.

5