Читать интересную книгу Безмерно счастье, или Беспорядочное блуждание одной отдаленной души в поле действия мирового вектора зла - Любовь Романчук

* * * - А ничего, - сказал Обрыдлов, вновь перелистывая рукопись, - довольно сносно. Хотя можно при желании критикнуть. Вот органы, например, у тебя слишком уж схематично представлены. - Половые? - поддал с дальнего места Дионис, уже успевший оценить перед сбором вкус некоторых местных вин. - Правоохранительные, - строго метнул в его сторону взгляд покровителя культуры Гефест, единственный, которого в силу необходимости знали по фамилии. Собирая раз в месяц свой пантеон, он думал о том, что все его похвалы и обещания кого-то где-то наконец пропечатать ничего не стоят, но они как воздух нужны в этой задернутой красным комнате, как ее необходимый аксессуар, как декорация, без которой миф перестанет быть мифом. Он придумал игру в богов, чтобы оградить этот маленький мирок от всяких неожиданных внешних вмешательств и мировых катаклизмов. Здесь каждый переставал быть собой, в эти краткие мгновения наделяясь всесильной мощью и этим успокаивая растревоженные миром страсти. Никто никому не мог сделать пакости, на которую бывают столь склонны люди, насолить из зависти или нечаянной болтливости. Каждый был открыт в литературу и мир без обратных связей. "Я создаю чистое искусство", - думал Гефест-Обрыдлов, следя за тем, чтобы никакие более тесные связи не завязывались между членами группы, чтобы каждый вышел из помещения отдельно, сам по себе и отправился по своим житейским делам в мир, как в подполье, в котором должен отсидеться до следующего сбора, потихоньку творя свои вселенные. Когда-нибудь Обрыдлов надеялся эти вселенные объединить, умножить и сильным разрядом электричества выстрелить в утопленный в глупости мир. Запустив по давнему обыкновению руки в волосы, он считал своим долгом поддержать каждого члена своей цивилизации, дабы охранить ее от распада, который всегда означает смерть. А смерть, увы, бескультурна.

- Литература бывает общая и узкая, - сказала Фемида, понимая молчание Обрыдлова как призыв к обсуждению. - Общая литература соединяется друг с другом через времена, континенты и судьбы, преодолевая узость мира и бренность тел и находя общее в существовании всего и везде. Она вечная, потому что вступает в связь времен. А узкая литература создается для конкретной прослойки, конкретного времени и конкретных чувств. И потому она умирает, сменяя друг друга, как поколения бабочек, которые пьют нектар и ничего не помнят. Самую красивую выписанную бабочку унесет вдаль ветер, и мы не найдем в ее образе ответы на свои извечные вопросы или настроения. Она не имеет следа, который должен оставаться в наших душах, она мгновенна и непрочна. А надо присоединяться к общей литературе. Подымаясь над обыденностью. И ценно, что у Аида мелькнула такая попытка. В самой гибели героя. В сцене полета. - Спасибо, - качнул ей заросшей головой Аид. - Ерунда, - ответил Дионис, не открывая глаз, в которые словно налилась вся тяжесть мироздания, заключенная ранее в стакане целительного вина. Литература - это игра, фарс, и ничего более. И ее сочиняют люди, которым скучно. И что останется на плаву, а что уйдет - случайность. Вот Зевс думает, что, описывая становление Вселенной, он приобщает себя к мировому процессу. А случится война, и все исчезнет, останется уцелевшей какая-нибудь маленькая дешевая юмореска на узкую-преузкую тему, ее найдут, и она на правах единственного экземпляра станет обобщенной литературой, по которой будут очень серьезно изучать всю бессмысленность и глупость нашей жизни. - Это исключение, - возразила Фемида, но Дионис не дал ей развить свою мысль, а, приоткрыв один глаз, словно решившись впустить внутрь себя несовершенство мира, продолжил: - Или вот о моряках, заброшенных в одиночестве на острова для наказания, разве не было написано горы книг? Но почему-то остался один Робинзон, далеко не самый лучший, хотя им Дефо хотел увековечить себя как политика, а не как писателя, зашифровав в сюжете свою политическую доктрину, но это ушло. Просто кто-то тебя заметил, кто-то на правах дружбы черкнул статью, какой-то издатель по капризу какой-либо барыни издал дополнительно кучу книг - и увековечивание создано: случайно, безвыборно. Игра, господа, и развлечение. И не надо серьезных мин. - Я не согласен, - подал голос Посейдон, - человек иногда начинает ощущать в себе нескольких людей или жизней и когда чувствует, что не успеет прожить их всех реально, в виде действий, поступков и характеров, он начинает проживать их на бумаге. Это болезнь. Ошибка при создании человека, как шестой палец или вторая голова. И она неизлечима. - Но я живу как один человек, - совсем опечалился Зевс, опрометчиво упомянутый Дионисом, - а тоже хочу что-то творить. Он помолчал, любовно оглаживая свой животик, в котором, в то время, как он творил, что-то переваривалось и расщеплялось, поставляя энергию в производящий одни лишь мысли мозг, и было обидно от такого неравноправия в организме человека, где одни органы работают на другие совершенно безвозмездно и абсолютно не касаются никаких высших материй. То есть напрочь забывая в рутинной работе о высшем смысле. - Я понимаю литературу как резервуар, - произвел в своей голове мысль Зевс, - как копилку для выведения из нее когда-нибудь красивой и общей теории жизни. Как система Линнея простого перечисления видов пригодилась для теории Дарвина, так и литература когда-нибудь для чего-нибудь станет годной, и все созданные нею типы, характеры, личности и события займут свое место в единой теории счастья и причин горестей. А пока надо ждать, накапливать, описывать и терпеть. - Каждый всего лишь описывает свой мир, - вставил Аид, покручивая в руках сигарету, но не решаясь ее разжечь. - Из которого был вышвырнут почему-то и который теперь вспоминает. Он часто оказывается у многих похож, и по этому признаку мы узнаем друг друга, это и есть общая вневременная литература. А узкая литература - это вранье, стремление придумать наличие у себя такого мира, которого нет, и этим объегорить. Это просто подмастерья, тягловая сила, бог с ними.

Он подумал, что тоже врет, потому что цель его сочинения была вовсе не литература, а клич, пароль, по которому он надеялся найти ту ускользнувшую от него в ночи женщину. Про которую в момент ее отъезда на невидимом автомобиле понял все. Стереосистема по-прежнему стояла у него в комнате, так и не вынутая из сумки. А женщина могла бы попытаться найти, узнать его, появись где-либо напечатанным его рассказ. Зачем, он не знал. Может быть, чтобы утолить его любопытство. Или свое. Два вора, нечаянно сошедшиеся в одной квартире и обхитрившие друг друга - случай не особенно типичный. И потому он надеялся заполнить этой неординарностью свою пустоту в сердце, которая до этого его лишь веселила, а теперь стала противной и тошнотной, как отрыжка жизни на другое утро после перепоя, как слякотная и вымирающая осенняя погода.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});