вещей клубились под потолком вперемешку с чадом от печки, и фонарь светил из-под конька мутным глазом. Правда, почувствовать вонь от носков мог бы разве только очень взыскательный нос: все запахи в шатре перемешались. А Жене они и вовсе казались приятными, потому что символизировали тепло и уют — в противовес морозу и страху улицы. «Это ж надо быть таким нечувствительным к холоду, чтобы обращать внимание на вонь! — с завистью думала она. — Меня вот хоть всю обложите грязными носками — я буду только рада, потому что тепло». Правда, по прошлому походу она помнила, что после попадания в теплое сухое помещение — поезда или вокзала — приоритеты у туристов сразу смещаются. Как только проблема холода и сырости отступает, нос сразу ощущает неприятные запахи, и телу остро хочется помыться и одеться в чистое. Но сейчас эта перспектива казалась такой же туманной, как — иногда ей приходила в голову эта мысль — само существование где-то там, далеко, городов, поездов, дорог и прочего цивилизованного мира. Сейчас она была во власти леса, и было совсем неочевидно, что она сумеет отсюда выбраться. Это было неразумно, но сердце все равно сомневалось. Вот потому-то и нельзя уходить далеко от шатра. Эх, а выйти все-таки придется… Проклятый мочевой пузырь!
… — А может, они там что-то увидели… Например, ведьму! — не унимался Петя.
— Ага… У-у-у! — Данила выпучил глаза и растопырил пальцы.
Артистичность не была ему свойственна, поэтому публика рассмеялась, но не испугалась. Но у Жени, которой было довольно любого повода, чтобы раздуть огонь страха, по спине пробежал холодок.
«А что, если правда… Что, если действительно… Данила, у которого даже воображение-то, наверное, отсутствует, вдруг окажется существом из потустороннего мира? Почему бы и нет?» Она понимала, что невольно реализует самый дешевый сюжетный ход мистической литературы, когда зло отыскивается в наименее подходящих для этого персонажах — детях-ангелочках, старушках-одуванчиках и тому подобных. А главное — она нарочно будоражит свой страх, чтобы испытать мазохистское удовольствие. Да-да, все тут ясно, можно не объяснять. Но… если она все понимает, почему же страх не уходит?
— Ребят, а давайте об этом не будем, а? — жалобно улыбнулась она. — Мне ж еще ночью дежурить. А я впечатлительная…
Но лишенные воображения товарищи, как водится, не увидели за ее улыбкой крика души, и довольно расхохотались. Особенно Володя, который радовался благодарной аудитории. Даже Димыч, погруженный в шитье, поднял стекла очков и отрывисто каркнул — это у него означало усмешку.
— Бедная Женечка! Она теперь, наверное, до утра не уснет.
— Какие мы все-таки сволочи — запугали на ночь глядя юное создание!
— Данил Егорыч, прячься живо в спальник! Женька тебя боится.
Нащупав родник эмоций, которых в походе остро не хватало, товарищи спешили испить из него.
— Ты чё, реально боишься, а-ха-ха? — Катя ради такого случая перелезла на другую сторону баррикад.
— Не волнуйся, Женечка, ведьм не существует! — подал голос уже лежащий в спальнике Генка. Все удивленно посмотрели на него: зачем было перекрывать ценный источник? Но по хитрому блеску генкиных глаз сразу догадались — не все так просто! И Генка не подкачал. — Никаких ведьм здесь нет. Здесь только нявки встречаются. — Он притворно зевнул.
— Какие нявки?
Возникла тишина. Слушатели ждали, какой сюрприз приготовит Генка.
— Да ты чё, правда не знаешь? Я думал, все про них знают.
Женя понимала, что ее ждет наивная, не стоящая выеденного яйца хитрость, и все же сердце против воли леденело от ужаса.
— А, нявки! Ну конечно. — Володя решил подхватить игру: его лицо приняло деланно-скучное выражение.
— Это даже ребенок знает, — поддакнула Катя.
Женя умоляюще переводила взгляд с одного на другого, ожидая, что маски притворства вот-вот прорвутся дружным смехом, но они держались крепко.
— Р-ребят, ну что вы несете… Перестаньте уже!
— Да ничего мы не несем. И ничего тут страшного нет. Когда поодиночке, нявки вообще неопасные. Они ж маленькие.
— Вот таку-усенькие!
— Только глазки, бывает, горят в темноте.
— Но они ж близко не подходят.
— Не подходят, если их мало. Но бывает иногда, что побольше собираются.
— Угу, они ж почкованием размножаются…
— Ага! Бывает, что весь лес — в их глазах! — вытаращив собственные глаза, утробным шепотом вторил Петя.
— Гм, не совсем. — Генка нахмурился оттого, что его задумку неверно поняли, и незаметно сделал Пете знак. — Вообще-то, когда их много становится, они под снег прячутся. И под снегом передвигаются. Быстро-быстро…
Женя побледнела, представив вокруг шатра, под толщей снега, бесчисленные полчища неведомых нявок. Друзья больше не мешали автору. Затаив дыхание, все ждали кульминации спектакля.
— Бывает, заметят шатер в лесу, окружат и… как понесутся со всех сторон!..
— Только глаза под снегом светятся! — не выдержал Петя.
— …и ка-ак выпрыгнут на поверхность!
— Вот та-ак!!
Это уже был экспромт Володи. Безудержно хохоча, он склонился над Женей и с криком «нявки, нявки!» принялся неловко щекотать ее. Умом она понимала, что это выглядит нелепо и совсем не страшно, но сердце охватила паника. Она заверещала, стала отбиваться руками и ногами, сбрасывая воображаемых нявок, которые — она знала это — были лишь корявыми пальцами Володи и примкнувшего к нему Пети. И все-таки она не могла остановиться. В одном измерении мира это были Володя и Петя, сыгравшие с нею глупую шутку, а в другом — настоящие, страшные нявки, несущиеся фронтом под снегом и нацеленные на одну лишь ее…
— Ну хватит, блин! Чё верещите-то?
Сиплый голос Димыча отрезвил и шутников, и их жертву. Володя сообразил, что сегодня он уже достаточно снисходил до народа, и пора включить начальственные интонации.
— Так, ладно, спать уже пора. Кто у нас сегодня первым дежурит? — принялся он распоряжаться, вмиг позабыв, что только что сам со счастливым лицом щекотал Женю.
У дальней стенки шатра молча поднялась лежавшая спина; руки стали энергично тереть заспанные глаза. Это был Данила. Он уже успел залезть в спальник и задремать, но, услышав сквозь сон о своих обязанностях, немедленно проснулся. Точнее, это сделало тело, а душе ничего не оставалось, как покорно следовать за своим вместилищем. Выбравшись и накинув пуховку, Данила устроился на маленьком чурбачке перед печкой, сразу сделавшись похожим на нахохлившегося воробья. Остальные — те, что еще не лежали по спальникам — начали поспешно укладываться.
— Сегодня дежурим по полтора часа… Часы на сучке висят, — сонно проговорил Володя, переворачиваясь на бок.
У него была фантастическая способность мгновенно засыпать, едва корпус принимал горизонтальное положение, а голова касалась импровизированной подушки из свернутых вещей. Другие худо-бедно тоже так умели. Не умела лишь одна Женя. Впрочем,