Читать интересную книгу Джек Лондон. Собрание сочинений в 14 томах. Том 1 - Lit-classic.com

Революционно-романтические стороны реалистической эстетики Лондона сказались в «Железной пяте» особенно явственно. В изображении характеров, в развертывании сюжета с его сценами тайных сходок, гигантских классовых боев (вспомним великолепную главу о «Чикагской коммуне»), в стиле — то приподнятом, то таинственном — живет тот порыв, тот пафос стремления к заветной, но еще далекой цели, который присущ революционной романтике Лондона. Эти особенности мастерства Лондона еще проявятся однажды с такой же силой — в более поздней повести, «Мексиканец».

Вместе с тем «Железная пята» полна сурового реализма. Это, конечно, прежде всего реализм исторического опыта рабочего класса. Лондон изучал его пристально, он бережно собирал и отбирал исторические факты, и когда рассматриваешь этот роман как своеобразную энциклопедию борьбы рабочего класса, изложенную в художественной форме, улавливаешь, что одни эпизоды взяты из истории Парижской коммуны, другие напоминают о классовых боях 80—90-х годов в самих США, а третьи написаны под впечатлением баррикадных боев на Пресне. Отсюда и реальность самых романтических сцен романа: в них осмысление подлинных событий, попытка спроецировать их опыт в будущее.

«Железная пята» — политический роман-утопия, огромное эпическое полотно, где на фоне трагических событий, имеющих мировое значение, движутся фигуры, очерченные во многом лишь условно, как бы пунктиром: это и понятно в пределах такого утопического романа, к тому же во многом публицистического. Иные черты дарования Лондона-реалиста раскрываются в «Мартине Идене». В этом романе Лондон выступает как зрелый художник-реалист, сосредоточившийся на изображении действительности.

«Мартин Иден» — роман социальный. В нем резко противопоставлены друг другу, мир Бетлеров, Морзов и Хиггинботемов — мир американского мещанства, от крупных преуспевающих дельцов до жалких обывателей, которые мечтают быть похожими на них, — и мир людей труда, представленный прежде всего самим Мартином, его друзьями, Лиззи Коннолли, участниками массовых сцен романа — его безымянными, но важными в целом героями. Роман Лондона полон контрастов. Из салона Морзов читатель попадает в прачечную, где трудится Мартин, или в жалкую каморку, где, задыхаясь от чада керосинки, он пишет свои первые стихи и рассказы, читает книгу за книгой, овладевая сокровищами мировой культуры, но и впитывая в себя болезнетворные идеи из книг модных декадентских авторов.

Ещё резче социальные контрасты характеров: как убедительно свидетельствует Лондон, подлинная человечность, настоящие, искренние чувства живут в среде трудового люда — в любви Лиззи Коннолли к Мартину, в чувстве Мартина к Руфи, в его отношении к сестре, в дружбе старых товарищей. А в мире Морзов и Беглеров чувства оказываются фальшью: игрой с Мартином, которой увлечена Руфь, готовностью продать себя за славу и богатство. Ведь именно так можно назвать отношение Руфи к Мартину — известному писателю. Сцена их расставания — сцена морального падения Руфи — это страшная, безжалостная, но и правдивая сцена. Вот где с полной силой сказался талант Лондона, умевшего ненавидеть и презирать буржуазный мир. В этой, сцене заключается отрицание и осуждение буржуазной культуры и морали, острая классовая оценка буржуазного понимания любви. Классовые конфликты, которые в политическом романе «Железная пята» выражены в массовых сценах битв, в социальном романе «Мартин Иден» раскрыты в сложных отношениях двух молодых людей, в борьбе Мартина за овладение культурными ценностями прошлого, в его попытках создать новые культурные ценности, принципиально отличающиеся от старины, как бы асна она ни была.

Большое место в романе занимает проблема нового человека, идущего на смену людям, чьи души искалечены миром собственнических отношений. Черты нового человека, предвестника тех, кому должно принадлежать будущее, заметны в Мартине. В его таланте заключено новое восприятие мира. Мартин рожден и воспитан трудовым народом, несет в себе его мораль, его понимание действительности.

При этом Лондон, сам прошедший тяжкую школу трудовой жизни, далек от слащавого преклонения перед людьми из народа, прокладывающими себе путь к искусству. Лондон и сам знал, что цель эта может быть достигнута только при огромной требовательности к себе, ценою напряженного труда, открывающего доступ к знаниям, которые другим — вроде молодых Морзов — доставались легко, так как были переданы им опытными учителями, заботами привилегированных школ.

Проблема формирования новой интеллигенции, выходящей из рядов рабочего класса и готовой отдать ему свои силы, воплощена не только в образе Мартина, но и, — быть может, с не меньшей силой — в образе Лиззи Коннолли. Как расцветает ее душа, как быстро зреет ее живой и энергичный разум под влиянием знаний, к которым ей помог получить доступ Мартин! Может быть, она стала на этот путь только потому, чтобы не быть ниже Мартина, которого она навсегда и самоотверженно полюбила, но в конце романа она уже на-столько самостоятельна, ее личность настолько развилась, что она чувствует себя сильнее Мартина, говорит с ним как умный и заботливый друг.

Кризис, губящий молодого, полного сил писателя, тоже заслуживает того, чтобы читатель задумался над его причинами. Конечно, судьба Мартина — прежде всего яркое доказательство того, что буржуазное общество враждебно подлинному искусству. Мартину, писателю, вышедшему из рабочего класса, нечем дышать в мире Морзов и Бетлеров, даже если они вынуждены признать его талант. Талантливого писателя Мартина Идена убило буржуазное общество. Мысль о страшной судьбе подлинного художника в буржуазном мире настойчиво преследовала Лондона; об этом говорит и небольшая пьеса «Первобытный поэт», написанная в 1910 году.

Коварный и кровожадный вождь первобытной орды убивает поэта — такого же первобытного человека, как и весь его клан, но уже осмеливающегося ослушаться воли патриарха. В гротескной страшной сценке, подчеркивающей униженное и бессильное положение поэта, угадывается жизнь американского мещанства. Оно выступает в виде толпы дикарей, самодовольных и жестоких, гогочущих по поводу смерти гения, не ко времени появившегося в этом пещерном веке…

Но есть и другая причина гибели Мартина. Она кроется в том, что Мартин, порвав свои непрочные связи с буржуазной средой, которая тщетно пытается удержать его, не находит и путей к народу — туда, откуда он вышел, где лежат корни, питающие его мастерство. Он потерял свою среду [13]. Кроме того, Лондон прямо говорит и о необратимом отравляющем воздействии, которое оказали на еще неопытный ум Мартина различные декадентские теории. Особенно сильным и смертельным было воздействие ницшеанских идей: они выработали в Мартине болезненный индивидуализм, от которого он уже не в силах освободиться. Недаром Лондон сам писал о том, что «Мартин Иден», как и «Морской волк», — книги, направленные против ницшеанства. С горечью отмечал писатель, что этого не поняли его друзья из кругов Социалистической парши.

Эстетические идеи Мартина безмерно выше уровня буржуазного искусства. Когда Мартин чувствует, что он должен приноравливаться к этому жалкому уровню, он видит в этом измену своим заветным мечтам, своим представлениям о подлинном искусстве, которое служит «приключению с большой буквы» — прославлению подлинных подвигов. Только о них хотел писать Мартин.

Роман был закончен, трагедия Мартина завершилась на бумаге; но она осуществлялась и в действительности. Вскоре после окончания этой великолепной книги Лондон пишет роман «Приключение» («Adventure», 1910) — историю эксцентричной американки, которая вместе с упорным и жестоким англичанином царствует при помощи бича и винчестера над сотней туземцев, надрывающихся и умирающих на кокосовых плантациях. Разве это похоже на «приключение с большой буквы»? Начинался трагический перелом в творчестве Лондона, тоже отравленного ядом декадентских книг, обманутого плутнями Херста. Так вступил Лондон в третий период своего развития.

Еще в годы, проведенные на «Снарке» [14], перед Лондоном стал вырисовываться заманчивый мираж некоей сельской идиллии, жизни вдали от города, среди природы, на ферме — жизни, полной простого физического труда, на смену которому приходит здоровая усталость, жизни без тревог и борьбы. Этот идеал, конечно, носил в себе черты романтической патриархальности, в которую хотелось уйти писателю из царства Железной пяты, пока она его не раздавила. Вместе с тем в этом идеале было и нечто традиционное для большой американской литературы: он напоминал об идеалах Торо — писателя, которого, судя по всему, Лондон высоко ценил. Жил же Торо долгие блаженные месяцы в своем лесном уединении, в котором написал затем свою чудесную книгу «Уолден». В ней человек и природа глядят друг на друга и не могут наглядеться — так им хорошо вдвоем.