вечеру, пока мы сидели у камина, взявшись за руки, и говорили о печали, смерти и тайне. Ибо Лис верила, что есть на земле такие тайны, которые невозможно понять, и они должны оставаться безымянными во веки веков, пока Бог не свернет свиток жизни и всему не придет конец. Мы говорили о надежде и страхе, о вере и тайне святых, о начале и конце, о смертной тени греха, о знамениях и о любви. Бражник так и лежал на полу, трепеща своими мрачными крыльями в тепле камина, и на его спине отчетливо проступал зловещий рисунок – череп и скрещенные кости.
– Даже если это и впрямь Вестник Смерти, – промолвил я, – чего нам бояться, Лис?
– Те, кто любит Бога, должны приветствовать смерть, – пробормотала Лис и поднесла к губам свой нательный крестик.
– Бабочка может погибнуть, если я выпущу ее в бурю, – немного помолчав, сказал я.
– Пусть остается, – вздохнула Лис.
Поздно вечером, когда она уже уснула, я еще какое-то время сидел у ее кровати и читал «Хронику» Жака Сорга. Свечу я прикрыл колпачком, но Лис стала ворочаться во сне, и в конце концов я спустился с книгой в столовую, где в прогоревшем очаге шуршал белый пепел.
Бабочка по-прежнему лежала на ковре перед камином. Сначала я подумал, что она мертва, но, приглядевшись, увидел в ее янтарных глазах проблески огня. Тень ее, падавшая на пол в свете мерцающей свечи, была снежно-белой.
Я продолжал листать страницы «Хроники», влажные и липкие, синие и золотые инициалы оставляли у меня на руках хлопья позолоты и лазури.
«Это вовсе не бумага – это тонкий пергамент», – сказал я себе.
Я поднес выцветшую страницу к пламени свечи и стал читать, усердно переводя в уме: «Я, Жак Сорг, видел всё это своими глазами. Я видел, как в часовне Святого-Гильдаса-на-Скалах служили черную мессу. Содеял же это настоятель Сорг, мой родич по крови, за каковой смертный грех сей отступник был схвачен благороднейшим маркизом Плугастеля и осужден на казнь, дабы жгли его раскаленным железом, доколе истерзанная душа его не покинет тело и не отлетит к своему господину – диаволу. Но когда Черный Монах лежал в склепе Плугастеля, его господин, Сатана, пришел в ночи, освободил его и перенес через сушу и море к Махмуду – он же Солдан или Саладин. Я же, Жак Сорг, путешествуя после по морю, своими глазами видел этого родича моего, Черного Монаха из Сен-Жильда, летящего по воздуху на огромном черном крыле, и было то крыло Сатаны, его господина. И видели его еще двое матросов с того корабля».
Я перевернул страницу. Крылья бабочки на полу затрепетали. Я читал все дальше и дальше, хотя глаза мои уже слезились в дрожащем свете свечи. Я читал о битвах и святых, я узнал, как великий Солдан заключил договор с Сатаной, а затем добрался и до сьера де Тревека и прочитал, как он схватил Черного Монаха посреди шатров Саладина, и вывел его в поле, и отрубил ему голову, сперва заклеймив лоб. «И прежде чем он принял муку, – говорилось в “Хронике”, – он проклял сьера де Тревека и весь его род, и сказал он, что непременно вернется в Сен-Жильда. За то насилие, которое ты чинишь надо мной, я и над тобою учиню насилие. За то зло, которое я терплю от твоих рук, я сотворю зло над тобой и твоими потомками. Горе твоим детям, сьер де Тревек!». Тут раздался шум сильных крыльев, и моя свеча вспыхнула, как от внезапного сквозняка. Жужжание наполнило комнату, огромный бражник метался туда-сюда, бился о потолок и стены. Я отбросил книгу и вскочил. Теперь мотылек трепетал на подоконнике, я накрыл его рукой, но проклятая тварь и правда пискнула под моей ладонью, и я отпрянул. Внезапно он устремился к пламени свечи, свет снова вспыхнул и погас, и в тот же миг в темноте за окном шевельнулась тень. Я поднял глаза. Лицо в маске таращилось на меня из-за стекла.
Недолго думая, я выхватил револьвер и выпустил в незваного гостя все пули. Но лицо продолжало надвигаться, стекло таяло перед ним, как туман, и сквозь дым от выстрелов я заметил, как что-то быстро скользнуло в комнату. Крик застрял у меня в горле, я попятился и упал навзничь, в каминную золу.
* * *
Открыв глаза, я обнаружил, что лежу в очаге, головой на холодном пепле. Я медленно встал на колени, поднялся, превозмогая боль, и доковылял до стула. На полу лежал мой револьвер, ярко сверкавший в бледном свете раннего утра. В голове у меня мало-помалу прояснялось. Вздрогнув, я посмотрел на окно. Стекло было цело. Я наклонился, поднял револьвер и открыл барабан. Все патроны были расстреляны. Я машинально защелкнул барабан обратно и сунул револьвер в карман. «Хроники Жака Сорга» лежали рядом, на столе, и прежде чем закрыть их, я взглянул на страницу. Она была забрызгана дождем, чернила потекли, вся превратилась в разноцветную кляксу, черную, с потеками золотого и красного. Спотыкаясь, я побрел к двери и уже на пороге боязливо оглянулся. Бабочка «мертвая голова», дрожа, ползла по ковру.
IV
Судя по солнцу, было около трех часов дня. Должно быть, я спал: разбудил меня стук копыт за окном. С дороги доносились крики. Я вскочил и распахнул окно. На дороге стоял Ле Бьян, всем своим видом являя беспомощность, а Макс Фортен рядом с ним сосредоточенно полировал очки. Несколько жандармов, только что прибывших из Кимперле, топали и бряцали своими саблями и карабинами за углом дома – я понял, что они ведут лошадей ко мне на конюшню.
Лис села в кровати и засыпала меня вопросами: она была еще сонная, но гомон за окном ее сильно встревожил.
– Не знаю, – ответил я. – Выйду посмотреть, что это значит.
– Такое впечатление, будто тебя пришли арестовать, – сказала Лис, бросив на меня испуганный взгляд.
Но я только поцеловал ее и рассмеялся, так что она немного успокоилась и улыбнулась мне в ответ. Я накинул пальто, взял кепку и поспешил вниз по лестнице.
Первым, кого я увидел на дороге, оказался бригадир Дюран.
– Добрый день, – поздоровался я. – Вы снова пришли меня арестовать? Какого дьявола все это значит?
– Нам телеграфировали час назад, – бодро произнес Дюран, – и я полагаю, на то есть веская причина. Посмотрите-ка сюда, месье Даррел!
Он указал на землю у меня под ногами.
– Боже правый! – воскликнул я. – Откуда тут эта лужа крови?