Читать интересную книгу Тайные секты - Павел Мельников-Печерский

Не утверждаем, чтобы все эти юродивые, блаженные, кликуши и бесноватые, рассыпавшиеся по Москве и по ее монастырям, исключительно принадлежали к хлыстовской секте, но что многие из них к ней принадлежали и что некоторые христы, богородицы и пророки людей божьих считались юродивыми и кликушами, — это несомненно. В самом кликушестве, составляющем особого рода нервную болезнь, вроде падучей, есть много черт, сходных с исступлением последователей тайных сект, — исступлением, которое, в свою очередь, происходит также от раздражения нервной системы, возбужденной плясками, скачками, верчением, песнями и т. п. Хлыстовки, которых считали то кликушами, то обыкновенными раскольницами, распространили свою секту по московским женским монастырям.

Прежде всего, сколько известно нам, хлыстовщина появилась в монастыре Ивановском. Здесь жили еще последовательницы христа людей божьих Ивана Тимофеевича. Мы видели, что, когда он умер, его останки перенесли в этот монастырь. Ивановские монахини чествовали могилу лжехриста, как гробницу святого. В этом монастыре, с именем Анны, приняла пострижение жена Прокопия Лупкина, богородица людей божьих Акулина Ивановна, по имени которой некоторые впоследствии называли секту хлыстов акулиновщиной.[54]

Сюда же поступила в монахини и родная сестра ее, тоже Акулина Ивановна, принявшая при пострижении имя Александры. В Ивановском монастыре образовался целый хлыстовский корабль, в котором были и инокини и белицы, но обе Акулины Ивановны первенства здесь не имели; они должны были уступить его инокине Анастасии (в мире Агафья Карпова). Она была богородицей не только корабля, образовавшегося в Ивановском монастыре, но признавалась такою от всех хлыстов, как живших в Москве, так и находившихся по другим местам.

В монастыре Новодевичьем хлыстовщина появилась несколько позже. Там образовалось общество людей божьих из монахинь Татьяны, Стефаниды, двух Анн, Февронии, Матрены и многих белиц.

В Варсонофьевском монастыре[55] хлыстовщина появилась одновременно с Ивановским. Распространительницей секты в этом монастыре была белица Анна Михайлова, у которой года два жила в работницах девка Марья Ивановна Шигина, крестьянка из села Павлова-Перевоза, где все ее семейство и родственники уклонились в хлыстовщину еще тогда, как в том селе находился христос людей божьих Иван Тимофеевич. Два брата ее, Семен и Игнатий Шигины, с детьми, переехавшие из Павлова в Москву, жили при Прокопии Лупкине в так называемом Новом Иерусалиме, что за Сухаревою башней. Марья Шигина сделалась таким образом посредницей монастыря Варсонофьевского, соседнего с ним Рождественского, а также Ивановского и других с обитателями божьих домов, находившихся в Москве теперь уже в числе четырех.

В Вознесенском монастыре, что в московском Кремле, хлыстовщина появилась с 1718 года. Она занесена была сюда беглою из вологодского Горицкого монастыря девкой, Марьей Кузьминичной Босой. Босая была юродивая и кликуша, ходила в рубище, босиком, отчего, конечно, и получила свое прозвание. Заподозренная в сектаторстве, она попалась на розыск Преображенского приказа и была сослана в вологодский Горецкий монастырь под начал. Оттуда бежала, пришла в Москву и была принята игуменьей Вознесенского монастыря, быть может, знавшею ее еще до высылки из Москвы. Марья Босая увлекала монахинь рассказами о своих чудесных видениях, и они мало-помалу впадали в секту людей божьих. Между тем, вследствие розысков над царевичем Алексеем Петровичем и царицей Авдотьею Федоровной, пророков и разглашающих сонные видения стали жестоко преследовать. Марья Босая убралась из Кремля в монастырь более скромный, где можно было жить с большею безопасностью — в Рождественский.

В монастыре Рождественском хлыстовщина была первоначально водворена духовником тамошних монахинь, иеромонахом Провом (мы не знаем, из какого он был монастыря). Судя по тому, что хлыст отец Пров в то же время придерживался старых книг и двуперстного сложения, удалялся в леса, полагаем, что он был из подрешетников. Его сослали за ересь в Соловки под начал. Но этою ссылкой хлыстовщина не была выведена из обители его духовных дщерей. Сама игуменья придерживалась ее учения. Накануне праздника Рождества Богородицы, 1718 года, во время всенощной, среди церкви Рождественского монастыря явилась пришедшая из Вознесенского Марья Босая, чуть не нагишом, в каких-то лохмотьях, босиком и с растрепанными волосами. Перед выносом евангелия она завизжала, стала ломать себе руки, закинула назад голову и, трясясь всем телом, начала вертеться (обыкновенный прием хлыстовских радений). Народ расступился. Марья Босая вертелась-вертелась и упала на пол в судорогах. Сторожа вынесли ее из церкви. Одна сердобольная монахиня Досифея сжалилась над кликушей, — такою почитали Босую, — и велела сторожам отнести ее к себе в келью. Марья осталась у Досифеи, а через несколько времени игуменья, быть может, узнав, что Босая одного духа с отцом Провом, дала ей особую келью. Как все принадлежавшие к тайным сектам хлыстовщины, Марья была набожна, неупустительно ходила в церковь во время богослужений, строго исполняла все монастырские правила и продолжала рассказывать про являвшиеся ей видения. Так рассказывала она, что являлся ей святой Филипп митрополит, велел креститься не двуперстно, но так, как крестятся в церквах православных. В 1719 году в келье Марьи Босой образовался уже целый хлыстовский корабль. К ней сходились шатавшиеся по Москве юродивые, кликуши и последовательницы Прокопия Лупкина. Сами жительницы Рождественского монастыря в известные дни больших собраний в Ново Иерусалиме, что за Сухаревой башней, ходили туда на поклонение христу Прокопию Даниловичу, его пророкам и апостолам. Ходили туда на поклонение и из других женских монастырей. Между тем в Рождественском монастыре явилась новая хлыстовка из секты подрешетников — инокиня Евпраксия. Она была солдатка и научена секте каким-то приходившим из лесу мужиком, затем постриглась в монахини в Ростове, в тамошнем Спасском монастыре, и отправилась без спросу монастырского начальства в Соловки богу молиться. Здесь она познакомилась с сосланным туда иеромонахом Провом, который дал ей рекомендательное письмо к игуменье московского Рождественского монастыря. Игуменья приняла Евпраксию с радостью и поместила ее в своей келье. Евпраксия стала ходить по Москве, была принята в домах не только низшего класса, но и у знатных людей, не говоря уже о богатых купцах и посадских. Вслед за Евпраксией, в Рождественском монастыре водворилось целое общество хлыстовок и кликуш. Из них особенно замечательны были Пелагея Ефимова и родная сестра ее Алена, жена одного из иконоборцев того времени, денежного мастера Максима Еремеева.

Здесь мы должны сделать небольшое отступление, чтобы по возможности объяснить связь тайной секты иконоборцев с тайными сектами хлыстовскими. Секты иконоборческие, известные теперь под названиями молоканов, духоборцев, общих, немоляк и пр., возникли в России давно, хотя и не так давно, как секты хлыстовские, происшедшие от богомильства. В XV столетии, во время религиозных движений на Западе, занесены были оттуда идеи рационализма в Новгород, на почву уже пред тем подготовленную стригольниками. Там явилась так названная (Иосифом Волоцким) ересь «жидовствующих», в которой однако жидовского ровно ничего не было. Вскоре эта ересь проникла в Москву, где в числе последователей ее оказались духовенство кремлевских соборов, сам митрополит, жена старшего сына великого князя Ивана Васильевича, дьяк Курицын, министр иностранных дел, говоря нынешним языком, и другие знатные люди. Ересь эта, отвергавшая обряды внешнего богопочитания, иконы, мощи, посты, службы по уставу и т. д., была подвергнута гонению, но не искоренению. В XVI столетии она по временам обнаруживалась (Башкин, Косой и пр.). По свидетельству князя Курбского, эта «ляфизма на церковные догматы», образовавшаяся как отродие лютеранства в половине XVI столетия, возникла и держалась преимущественно в монастырях заволжских.[56]

Водворение в Москве иноземцев, преимущественно протестантов, во времена Годунова значительно усилило эту секту, но она держалась в тайне, преимущественно между русскими, находившимися в услужении у иноземцев. Немцы, жившие в Москве, число которых особенно увеличилось во времена Петра I, поддерживали по возможности иконоборческое учение между русскими. В апреле 1713 г. секта иконоборцев формально была открыта в Москве. Последователями ее оказались лекарь Дмитрий Тверитинов, или Дерюшкин, двоюродный брат его, цирюльник Фома Иванов, ученик славяно-латинской школы Иван Максимов, торговые люди Никита Мартынов да Михайла Минин. В их учении обнаружено было направление протестантское, но с примесью и самостоятельного направления, именно хлыстовского. Это еще более оказалось заметным в учении тайной секты, открытой в мае 1717 года, в которой главную роль играла женщина (быть может, богородица), жена ходока приказа земских дел Ивана Зимы, Настасья Зимиха, дочь беглого дьячка. Она при розыске показала, что с 1713 года в церковь не ходит, не исповедуется и не причащается, что к ней в дом сходятся разного рода люди, которым она читает книгу, купленную на печатном дворе (Евангелие), и учит иконам не поклоняться, вино с хлебом за таинство не признавать, креста на себе не носить, икон не почитать, ибо они человеческое рукоделие, крестного знамения не творить, а молиться духом и истиною, церковь и предание ее отвергать. Все это потому, что в Евангелии о поклонении духом и истиной сказано, а об иконах, крестном знамении и прочих обрядах ни слова не упомянуто. В числе довольно многочисленных последователей Настасьи Зимихи был ее муж и портной Алексей, который, между прочим, сказал, что кланяться духом и истиной, а не телом ему первоначально велел встретившийся с ним на дворе неизвестный поп, сказавшийся, что он из Устюжны (не Пров ли это?). По-видимому, и здесь направление протестантское, то направление, которое сохранилось и позже, а во второй половине XVIII столетия обнаружилось в сектах молоканской и духоборческой. Но мы сейчас увидим, что как последователи Тверитинова, так и последователи Настасьи Зимихи находились в связях с московскими хлыстами. То же явление, связь молоканства, а особенно духоборства, с тайными сектами хлыстовщины, мы не раз еще заметим и впоследствии; проявившееся в шестидесятых уже годах нынешнего столетия слияние молокан и духоборцев с хлыстами в южной России окончательно подтверждает существование связи между теми и другими тайными сектами. Источник тех и других заключается в одном и том же искании лучшего образа богослужения. Искание это происходит вследствие усердия к богу, усердия, положим, не просвещенного, заблуждающегося, но все-таки усердия. Неусердный, равнодушный к делу религии никогда не попадет ни в какую секту, разве только по какому-нибудь житейскому расчету. Думая, что поклонение божеству заключается не во внешних знаках богопочитания, но в поклонении ему духом и истиной, искатели лучшего богослужения отвергают все внешнее и даже презирают его. Но одни, впадая в заблуждения, подобные лютеранским и другим протестантским, ограничиваются отвержением церковных преданий и обрядов, другие, вследствие усердия к богу, не ограничиваясь лютеранским головерием, к которому русский человек по самой природе своей сочувствия питать не может, стремятся к жизни духовной, к созерцанию небесного, к соединению с божеством духом. Отсюда секты мистические (сионская церковь, десные христиане и пр.), отсюда целый ряд сект хлыстовщины, отсюда духоборцы, столь близкие уже с молоканами. Провести между тою, другою и третьею сектой резкую раздельную черту едва ли, кажется, возможно, особенно при настоящем малом еще знакомстве с ними. Мы имели некоторые случаи лицом к лицу познакомиться с разными тайными сектами, имели некоторые случаи пользоваться полною доверенностью сектаторов и узнавать от них много такого, чего никогда не узнаешь ни посредством чтения их книг, ни посредством формальных следствий; мы наконец имеем такое количество письменных материалов о тайных русских сектах, какое, смеем думать, едва ли у кого другого до сих пор было под руками, но при всем том отказываемся решить, где кончается одна секта и где начинается другая.