Читать интересную книгу Вальпургиева ночь, или Шаги Командора - Венедикт Ерофеев

Натали. И знаешь что еще, Гуревич: пятистопными ямбами говорить избегай – с врачами особенно: сочтут за издевательство над ними. Начнут лечение сульфазином или чем-нибудь еще похлеще… Ну, пожалуйста… ради меня… не надо…

Гуревич. Боже! Так зачем я здесь?! – вот я чего не понимаю. Да и остальные пациенты тоже – зачем?

Они же все нормальны, ваши люди,Головоногие моллюски, дети,Они чуточек впали в забытье.Никто из них себя не вображаетНи лампочкой в сто ватт, ни тротуаром,Ни оттепелью в первых числах марта,Ни муэдзином, ни Пизанской башнейИ не поправкой Джексона-ФулбрайтаК решениям Конгресса. И ни дажеКометой Швассман-Вахмана-один.Зачем я здесь, коли здоров, как бык?

Натали.

Послушай– ка, Фулбрайт, ты жив пока,Пока что не болеешь,– а потом?…Чего ж тут непонятного, Гуревич?Бациллы, вирусы – все на тебя глядятИ, морщась, отворачиваются.

Гуревич. Браво.

Полна чудес могучая природа,Как говорил товарищ Берендей.

Но только я отлично обошелся бы и без вас. Кроме тебя, конечно, Натали. Ведь посуди сама: я сам себе роскошный лазарет, я сам себе – укол пирацетама в попу. Я сам себе – легавый, да и свисток в зубах его – я тоже. Я и пожар но я же и брандмейстер.

Натали. Гуревич, милый, ты все-таки опустился.

Гуревич. Что это значит? Ну, допустим. Но в сравнении с тем, сколько я прожил и сколько протек, – как мало я опустился! Наша великая национальная река Волга течет три тысячи семьсот километров, чтоб опуститься при этом всего на двести двадцать один метр. Брокгауз и Эфрон. Я – весь в нее. Только я немножко недоглядел – и невзначай испепелил в себе кучу разных разностей. А вовсе не опустился. Каждое тело, даже небесное тело, имеет свои собственные вихри. Рене Декарт. А я – сколько я истребил в себе собственных вихрей, сколько чистых и кротких порывов? Сколько сжег в себе орлеанских дев, сколько придушил бледнеющих Дездемон?! А сколько я утопил в себе Муму и Чапаев!…

Натали. Какой ты экстренный, однако, баламут!

Гуревич.

Не экстренный. Я просто – интенсивный,И я сегодня… да почти сейчас…Не опускаться – падать дальше начинаю.Я нынче ночью разорву в клочкиТрагедию, где под запретом ямбы,Короче, я взрываю этот дом!

Тем более я ведь совсем забыл: сегодня же ночь с тридцатого апреля на первое мая. Ночь Вальпургии, сестры святого Венедикта. А эта ночь с конца восьмого века начиная всегда знаменовалась чем-нибудь устрашающим и чудодейственным. И с участием Сатаны. Не знаю, состоится ли сегодня шабаш, но что– нибудь да состоится?!…

Натали. Ты уж, Левушка, меня не пугай – мне сегодня дежурить всю ночь.

Гуревич.

С любезным другом Боренькой на пару?С Мордоворотом?

Натали.

Да, представь себе.С любезным другом. И с чистейшим спиртом.И с тортами – я делала сама -И с песнями Иосифа Кобзона.Вот так-то, экс-миленький, экс-мой!

Гуревич. Не помню точно, в какой державе, Натали, за такие шуточки даму бьют по заду букетом голубых левкоев… Но я, если хочешь, лучше тебя воспою – в манере Николая Некрасова, конечно.

Натали. Давай, воспевай, глупыш.

Гуревич. Под Николая Некрасова!

Роман сказал: глазастая!Демьян сказал: сисястая!Лука сказал: сойдет.И попочка добротная,-Сказали братья Губины,Иван и Митродор.Старик Пахом потужилсяИ молвил, в землю глядючи:– Далась вам эта попочка!Была б душа хорошая…А Пров сказал: Хо-хо!

Натали аплодирует.

А между прочим, ты знаешь, Натали, каким веселым и точным образом определял Некрасов степень привлекательности русской бабы? Вот как он определял: количеством тех, которые не прочь бы ее ущипнуть. А я сейчас тебя так охотно ущипнул бы…

Натали. Ну, так и ущипни, пожалуйста. Только не говори пошлостей. И тихонечко, дурачок.

Гуревич. Какие же это пошлости? Когда человек хочет убедиться, что он уже не спит, а проснулся, – он, пошляк, должен ущипнуть…

Натали. Конечно, должен ущипнуть. Но ведь себя. А не стоящую вплотную даму…

Гуревич. Какая разница?… Ах, ты стоишь вплотную… мучительница Натали… Когда ты просто так зыблешь талией – я не могу, мне хочется так охватить тебя сзади, чтоб у тебя спереди посыпались искры!…

Натали. Фи, балбес! Так возьми – и охвати!…

Гуревич так и делает. Натали с запрокинутой головой.Нескончаемое лобзание.

Гуревич. О Натали! Дай дух перевести!… Я очень даже помню – три года назад ты была в таком актуальном платьице… И зачем только меня поперло в эти Куэнь-Луни?… Я стал философом. Я вообразил, что черная похоть перестала быть наконец моей жизненной доминантой… Теперь я знаю доподлинно: нет черной похоти! Нет черного греха! Один только жребий человеческий бывает черен!

Натали. Почему это, Гуревич, ты: так много пьешь, а все-все знаешь?…

Гуревич. Натали!…

Натали. Я слушаю тебя, дурашка… Ну, что тебе еще, несмысленыш?…

Гуревич. Натали… (Неистово ее обнимает и впивается в нее. Тем временем руки его – от страстей, разумеется, – конвульсивно блуждают по Натальиным бедрам)

Зрителю видно, как связка ключей на желтой цепочке переходит изкармашка белого халата Натали в больничную робу Гуревича. Апоцелуй все длится.

Натали (чуть позже). Я по тебе соскучилась, Гуревич… (Лукаво) А как твоя Люси?

Гуревич. Я от нее убег, Натали. И что такое, в сущности, Люси? Я говорил ей: «Не родись сварливой». Она мне: «Проваливай, несчастный триумвир!» Почему «триумвир», до сих пор не знаю. А потом уже мне вдогонку и вслед: «Поганым будет твой конец, Гуревич! Сопьешься с круга».

Натали (смеется). А что сначала?

Гуревич.

Ну, что сначала? И не вспоминай.О Натали! Она меня дразнила,Я с неохотой на нее возлег.Так на осеннее и скошенное полеЛожится луч прохладного светила.Так на тяжелое раздумие челоЛожится, тьфу! – раздумье на чело…Брось о Люси… Так, говоришь,– скучала?А речь об этой шлюшке завела,Чтоб легализовать Мордоворота?…

Натали. Опять! Ну, как тебе не стыдно, Лев?

Гуревич.

Нет, я начитанный, ты в этом убедилась.Так вот, сегодня, первомайской ночьюЯ к вам зайду… грамм двести пропустить…Не дуриком. И не без приглашенья:Твой Боренька меня позвал, и яСказал, что буду… Головой кивнул.

Натали. Но ты ведь – представляешь?!…

Гуревич.

Представляю.

Нашел, с кем дон-гуанствовать, стервец!Мордоворот и ты – невыносимо.О, этот боров нынче же, к рассвету,Услышит командорские шаги!…

Натали. Гуревич, милый, ты с ума сошел…

Гуревич.

Пока – нисколько. Впрочем, как ты хочешь:Как небосклон, я буду меркнуть, меркнуть,Коль ты попросишь… (Подумав)Если и попросишь,Я буду пламенеть, как небосклон!Пока что я с ума еще не сбрендил,-А в пятом акте – будем посмотреть…Наталья, милая…

Натали. Что, дуралей?

Гуревич.

Будь на тебе хоть сорок тысяч платьев,Будь только крестик промежду грудейИ больше ничего – я все равно…

Натали (в который уже раз ладошкой зажимает ему рот. Нежно). А! Ты и это помнишь, противный!…

Кто-то прокашливается за дверью.

Гуревич. Антильская жемчужина… Королева обеих Сицилий… Неужто тебе приходится спать на этом дырявом диванчике?

Натали. Что ж делать? Лев? Если уж ночное дежурство…

Гуревич.

И ты… ты спишь на этой вот тахте!Ты, Натали! Которую с тахтыНа музыку переложить бы надо!…

Натали. Застрекотал опять, застрекотал…

За дверью снова чье-то покашливание.

Гуревич. «Самцы большинства прямокрылых способны стрекотать, тогда как самки лишены этой способности». Учебник общей энтомологии.

Снова тянутся друг к другу.

Прохоров (показываясь в дверях с ведром и шваброю). Все процедуры… процеду-уры… (Обменивается взглядом с Гуревичем)

Во взгляде у Прохорова: «Ну, как?» У Гуревича: «Все путем».

Наталья Алексеевна, наш новый пациент вопреки всему крепчает час от часу. А я только что проходил: у дверей хозотдела линолеум у вас запущен – спасу нет. А новичок… ну, чтоб не забывался, куда попал, – пусть там повкалывает с полчаса. А я – понаблюдаю…