Читать интересную книгу ИЗ АДА В РАЙ И ОБРАТНО - Аркадий Ваксберг

Справедливости ради надо сказать, что априорность правоты автора книги «Двести лет вместе» если все еще и существует в читательском представлении, то только на Западе. «Опыт семилетнего (теперь уже девятилетнего. – А. В.) пребывания литературного патриарха на родине вполне доказал, что его писания в любом случае не оказывают на умы ровным счетом никакого воздействия» (Иванов Сергей А. Проколы сиамских близнецов // «Неприкосновенный запас» на ПОЛИТ.РУ. 2001.14 ноября).

Впрочем, и Запад с удивлением и огорчением пересматривает имидж непогрешимого классика, к чему сам же классик его и понудил.

«Солженицын написал свою книгу, чтобы продемонстрировать безусловное зло еврейского народа на фоне терпимой и даже благожелательной политики царского правительства и доброго отношения к евреям русского народа» (Вашингтон Таймс. 1901. 23 сентября). Заголовки других статей, опубликованных американской прессой: «В круге первом антисемитизма», «Еврейская энциклопедия – орган антисемитской мысли?!» и им подобные говорят сами за себя.

Французская пресса была столь же единодушна и столь же категорична в оценках. Опубликованные в ней статьи касались в основном вопроса, антисемит ли Солженицын (с особой четкостью этот вопрос поставлен в рецензии известного французского писателя Доминика Фернандеса, журнал «Нувель Обсерватер») или это не более чем выдумка его недругов. Меня, по правде сказать, чувства Солженицына и его личное отношение к евреям как к этносу абсолютно не интересуют: он может любить или не любить кого угодно, это его, и только его, дело. Но если в угоду своим чувствам он извращает истину, давным-давно установленную усилиями не одного, не двух, а тысяч ученых, писателей, журналистов, очевидцев, – тогда это уже не только представляет общественный интерес, но и является общественно опасным. И поскольку его утверждения, будто бы непререкаемые, изложенные в свойственной Солженицыну манере верховного судьи, – поскольку они расходятся с тем, что сказано в первой главе этой книги, я не могу не присоединиться к тем, кого книга «Двести лет вместе» шокировала и поразила.

Не могу с удивлением не отметить многократно повторяемые им заверения, что в числе близких ему людей много евреев. Такие заверения – самый ходкий «аргумент» тех, кто заражен подобным грехом. Помню, как Анатолий Софронов, чьи чувства к «безродным» общеизвестны, уверял меня, что его лучшим другом был любимый им Зига – композитор Сигизмунд Кац. У меня нет никаких оснований считать Солженицына тривиальным антисемитом, как полагают многие. И однако же использовать затасканный «аргумент» юдофобов для отвержения несправедливых обвинений не кажется мне подходящим для писателя и мыслителя такой величины.

Отклики российской прессы нашему читателю хорошо известны. Интерес представляют не эмоциональные оценки апологетов или ниспровергателей маститого автора, а суждения специалистов. Ими, а не дилетантами, отмечены десятки солженицынских фальсификаций.

«Солженицын думает, что создал научное исследование. Он, конечно, ошибается. Ученый не стал бы цитировать одних авторов по отрывкам из других, не ссылался бы на энциклопедии как на главный источник полученной им исторической информации, не врывался бы на страницы цитируемых документов с собственными страстными замечаниями». Таково суждение профессора Московского университета, ведущего исследователя Института славяноведения Российской Академии Наук – Сергея Иванова.

А вот отзыв доктора исторических наук Валентины Твардовской, дочери главного редактора журнала «Новый мир» – Александра Твардовского, который открыл миру писателя Солженицына. Отмечая массу исторических ошибок, передержек, умолчаний, всю антиисторическую тенденциозность, содержащуюся в первом томе книги «Двести лет вместе», она приходит к такому выводу: «Все это, как и многое другое, что не вместилось в газетную заметку, не позволяет признать (эту книгу. – А. В.) научным или художественным исследованием» (Общая газета. 2002. № 14).

Оба эти высказывания всамделишных ученых, видных специалистов-историков – прямой ответ на поспешное утверждение, содержавшееся в вопросе Виктора Лошака: «…за многие десятилетия писательского труда это ваша первая научная, историческая работа» – и на благосклонный ответ писателя: «Меня, собственно говоря, и в «Красном колесе» на научность потянуло…» (Московские новости. 2001. № 25. С. 8).

«Какую же надо иметь сговорчивую совесть, чтобы связать первую волну эмиграции евреев из России (одна из самых поразительных солженицынских фальсификаций! – А. В.) не с погромами и беспросветной «чертой оседлости», а с реформами винно-водочной торговли, ущемившей интересы еврейских шинкарей», – пишет историк Григорий Зеленин в статье «Лесков против Солженицына» (опубликована сначала в газете «Новое русское слово» – 2001. 7 декабря, затем в «Общей газете» – 2002. № 6). Ссылка на совесть, особенно в данном случае, вполне уместна: ведь автор «Левши», «Очарованного странника», «Леди Макбет Мценского уезда» был еще и автором «Жидовской кувырколлегии», но в начале восьмидесятых годов позапрошлого века, после кровавых еврейских погромов на юге, ужаснулся своей причастности к бесчесловечным и лживым суждениям, приведшим к такому финалу, пересмотрел свои взгляды, повернулся на сто восемьдесят градусов и создал большой очерк «Еврей в России. Несколько замечаний по еврейскому вопросу» – очерк, где он предстал живым свидетелем трагедии и ее объективным аналитиком. Но, естественно, тот классик этому классику не указ. Правда, и в «водочном» сюжете Солженицын вовсе не первооткрыватель. Про то, что евреи спаивают русский народ, были написаны тысячи и тысячи строк, эта свежая идея была в художественной форме проиллюстрирована Василием Беловым в романе «Все впереди»: если кто помнит, герой романа, еврей Бриш, занимался столь паскудным делом, повинуясь приказам своего хозяина по имени Дьявол.

Задача, которую поставил перед собой Солженицын, весьма проста, и он ее не скрывает: доказать, что евреям в России при царях жилось не так уж плохо и что если и случались нежелательные для них эксцессы (погромы он все-таки в принципе не одобряет), то лишь по их же вине. Воистину поразительно: его взгляды и категорические утверждения по этому вопросу находятся в полном противоречии с тем, что О ТОМ ЖЕ писали Александр Герцен («Былое и думы»), Лев Толстой («Не могу молчать»), Салтыков-Щедрин («Июльское веяние»), Лесков, Чехов, Горький, Леонид Андреев, не говоря уже о страстном, неистовом, непримиримом к любому мракобесию, к погромному антисемитизму в особенности, – Владимире Короленко («Бытовое явление» и «Дом № 13»)!..

Современники и наблюдатели тех событий, писатели, которые были и остаются совестью России, все до одного неправы, и только Солженицыну дано теперь, посрамив ни в чем не разобравшихся классиков, познать и поведать полную истину!..

Оказывается, и черта оседлости – бедствие для целого народа и позор для страны – не так уж страшна: ведь евреи, по Солженицыну, непроизводительный народ (с. 52, 59), они не хотели заниматься сельскохозяйственным трудом, а только ростовщичеством и спаиванием русских. И процентная норма для приема в гимназии и университеты тоже благо – таким путем русская молодежь защищалась от нашествия рвавшихся к образованию «энергичных и ловких евреев» (дословная цитата: «Процентная норма, несомненно, была обоснована ограждением интересов и русских, и национальных меньшинств» – с. 273). Он даже готов подтвердить свою мысль ссылкой на ненавистную ему современную Америку, где в рамках affirmative action тоже устанавливаются квоты для национальных меньшинств. Но забывает уточнить лишь одну небольшую деталь: император Александр Третий установил, что евреев в университетах должно быть НЕ БОЛЕЕ трех процентов от общего числа обучающихся студентов, а в США нацменьшинств должно быть НЕ МЕНЕЕ трех процентов.

Забавен еще один солженицынский аргумент: процентная норма для получения образования в царской России частенько нарушалась: реально обучалось в гимназиях и университетах несколько больше евреев, чем это допускалось формально (с. 272-278). Так оно, вероятно, и было. Истинные русские интеллигенты шли навстречу талантливой еврейской молодежи, обходили запреты и ограничения, помогали получить образование тем, кто к нему стремился. Значит ли это, что законодательные ограничения, которые приходилось обходить, не являлись дискриминацией? Много позже в разных странах Европы французы и итальянцы, чехи и сербы, датчане и голландцы, русские и украинцы укрывали евреев, спасая их от депортации и казней. Даже в Берлине (почти невозможно поверить!) к концу войны все еще оставалось полторы тысячи евреев (с одной из спасшихся, знаменитой некогда поэтессой, ученицей Гумилева, Верой Лурье я имел честь встречаться все в том же Берлине в 1996 году) – они выжили не чудом, а чаще всего благодаря помощи немцев. Значит ли это, что гитлеровское «окончательное решение еврейского вопроса» не было таким уж страшным? С подобным суждением, помимо патриотов из газеты «Завтра» и журнала «Наш современник», согласятся сегодня разве что Жан-Мари Ле Пен или пресловутый аббат Пьер…