— Неужели не попробуешь?
— Попробую, — буркнула Анна, но быстро для себя решила, что в туалете спрячется до самого десерта. Потом, при танцах, тихонько смоется на улицу, где постоит и воздухом подышит до тех пор, пока бандиты и их проститутки не начнут разъезжаться.
Раньше, чем со стороны кухни показались официанты, вкатывающие под оглушительные аплодисменты еду, Князева всё-таки поднялась с места. Она почувствовала, как на полуобнаженные лопатки вешались чужие взгляды, почти что злые, и шла, умоляя судьбу, чтобы никто не окликнул её сейчас — в миг, когда неистово злилась на любое слово в свой адрес.
Но два крепких официанта, каким место было на лесоповале, направились к столу жениха и невесты, высоко неся поднос с зажаренной птицей. Их появление привлекло всеобщее внимание, и сразу пропал интерес к девчачьей фигурой, скрывшейся в узком коридоре.
До поворота Анну проводил только один взор.
Туалет был пуст. Аня специально прошлась вдоль кабинок, наклоняясь и проверяя в прорезях между дверьми и полом наличие теней, отброшенные чьими-то ногами, чтобы быть уверенной, что потом её никто врасплох не застанет случайно.
Не запираясь ни в одной из кабинок, Князева подошла к длинному прямоугольному зеркалу во всю стену. Осмотрела себя, потрогала волосы — все ещё сырые. И на уголке губ, всё-таки, остался ещё след от помады, что ни то заново смазалась, ни то никак не оттиралась с самого утра.
Анна перевела дыхание, убивая желание кинуть чем-нибудь тяжелым прямо в зеркало.
Мама, как же всё злило!.. Осознание, что, по сути, она делила стол с теневыми преступниками, что с ними разговаривала и, вероятно, вела себя не совсем почтительно, натягивало нервы до состояния каната: кажется, чуть сильнее дёрни — и они затрясутся от напряжения.
Князева чувствовала себя загнанной в клетку к волкам, что долгое время носили на себе бараньи шкуры. Гости, приглашенные на свадьбу, в ЗАГСе казались безобидными, дружелюбными, «своими а доску», но теперь случайным взглядом вызвали у девушки дрожь от шейного позвонка и ниже.
И что теперь делать? Что Белому говорить? Как с ним вообще вести себя, не каменея от родственного объятья?
А как сказать, что всё-таки в Ригу планирует после выходных уезжать? Вдруг не пустит?..
Будто чьи-то руки сжались возле горла, безжалостно душа. Князева взгляд подняла, резко прокрутила вентиль холодной воды, руки намочила и по шее себя постучала. В слепой надежде, что хоть это успокоит, вернёт покой, она и запястья почти что льдом окатила. Умылась бы, да макияж смывать жаль.
И как вообще докатилось до того, что она вдруг Белова стала бояться?.. Действительно дрожала от его имени, которое раньше только улыбку вызывало, а теперь ощущала себя соплячкой, попавшей в разборки итальянской мафии.
Хотя, так, наверно, и было. Только мафия была не итальянской, а русской, что звучало ещё более жутко.
— Ну, вот и куда ты пошла?
Анна к двери обернулась и, признаться, не удивилась, увидев заходящую маму. Она дверь за собой прикрыла, подошла к раковине и чуть толкнула дочь бедром, умывая руки, но сразу же вздрогнула и зашипела, словно вместо воды из-под крана текла кислота.
— Что, горячей воды нет?
— В себя прихожу, — очередным враньем ответила Князева на первый мамин вопрос, вытерла руки о собственные колени, не прикрытые коротким платьем. — Всё в порядке.
— Вот «это» ты можешь своим балтийским подружкам затирать, — громким шепотом сказала мама и вдруг развернулась лицом к Ане. Она дышать перестала, когда осознала, что от разговора не сбежит никак.
Повезёт, только если вдруг сердце внезапно остановится.
— А меня ты не проведешь, — прищурилась мама. — Что за муха тебя укусила, что ты ни живая, ни мёртвая ходишь? Тем более на свадьбе. Всех миной своей кислой пугаешь только.
— А ты не понимаешь? — Князевой показалось, что от слов матери у неё в груди зажегся бикфордов шнур, который, того и гляди, дотла сгорит, оставив после себя лишь пепел. Так же шипя, едва не срываясь, Анна задала риторический вопрос: — Саша, наверно, лотерею выиграл, что на такую широкую ногу живет. И люди все эти ружья и квартиры ему дарят, потому что наследство обналичили?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Мать вздохнула так, словно только вернулась с ночной смены в родильном доме, и на дочь посмотрела с каким-то странным, понимающим смирением:
— Напугалась, да?
— А ты нет? — и не думая удивления скрывать, просипела Князева. Вода на её шее, казалось, в любой момент могла зашипеть, испаряясь. — Тебя не смущает вся эта ОПГ, что в зале сидит и подарки Саше чуть ли не на блюдечке приносит?
— Лучше было бы, если бы он на трех работах загибался и не мог толком на своей же свадьбе погулять?
— Я понять не могу, ты, что, его оправдываешь?
— Нет, — покачала головой мама так, что короткие волосы ударили её по щекам. — Не оправдываю. Но твоей паники не понимаю. Тебя пригласили, накормили, напоили, угол дали, причем ещё какой!..
— Мам, как у тебя всё просто! — фыркнула девушка и точно так же, как и тётя Катя считанную минуту назад, толкнула её бедром, смещая в сторону от раковины. Аня яростно нажала на дозатор мыла с ароматом каких-то цветов — фу, лилии — и стала намыливать руки, словно думала с них смыть свои же отпечатки пальцев.
— Я как с ним расплачиваться за квартиру на Кольцевой буду? Чем, скажи мне? Ему, думаешь, хватит моих двухсот тысяч, которыми через неделю можно будет только подтереться?!
— Да ты что, Анька! — прошипела мама, дернула на себя локоть Князевой, но Анна на месте осталась, не поворачиваясь к ней лицом. — Ты думаешь, что Белов с тебя деньги возьмёт?!
— Явно одного «спасибо» ему мало будет!
— Тогда два раза «спасибо» скажешь! — шепотом прокричала тётя Катя и пальцем снова у лица девушки потрясла, как будто знала, как сильно это дочь вымораживало. — Да Сашке подарков надарили столько, что с лихвой аренду эту закрыть! Он и не вспомнит даже, что деньги вложил!
— Конечно. А спустя неделю он ещё какую-нибудь средненькую фирму под крышу возьмёт, чтобы с них бабки сдирать, и тогда вообще заживёт. Того гляди, и машину мне купит. Он же широкая душа!..
Колкость сорвалась с языка раньше, чем девушка успела сцепить челюсти. Тётя Катя, стоящая слева от дочери, как-то подозрительно стихла, и на мгновение Анне стало страшно, что она развернется — и мама за ухо схватит, как в детстве с самим Сашей постоянно делала.
Хотя это, вероятно, и не было самой страшной вещью в жизни.
— Ань, ну, как так можно? — вместо того спросила тётка Белова вдруг особо печальным голосом. А Князева всё руки мыла, меж пальцев протирала, закусывая губу до боли, до желания голову под струю ледяной воды засунуть.
«Это манипуляция, не ведись!» — кричала себе, но что-то неприятно заскрежетало в горле. Как будто кончиком ножа глотку чесали.
Всхлип всё ближе подкрадывался к горлу, обещая сорваться с губ вместе со слезами. Но плакать перед матерью нельзя, она потом это припомнит не раз. И, вообще, сопли сейчас распускать не вариант — тушь потечёт.
Тётя Катя покачала удрученно головой, всем видом своим говоря, что от дочери таких слов не ждала. Вода шумела, стекая, и собою заглушала половину мыслей, кружащихся в черепной коробке Анны.
Ей бы хотелось, чтобы холодная вода, бегущая в водосток, оказалась громче слов мамы, но она, переступив с ноги на ногу, подошла и почти на ухо Князевой сказала:
— …Да, Санька не жлоб. Радоваться должна, что он такой приём тебе устроил. Что переживает за тебя, в Москве предлагает остаться.
— Мне в Ригу надо.
— Вот для чего? — спросила мать громче, едва не оглушая на левое ухо, и большой палец к указательному прижала, по виску дочери постучала, словно думала, что от этого толчка мозг Анны мог глухо удариться по внутренней стороне черепа. — Там с каждым днём всё беспокойнее. Уже и латыши присоединяются к Эстонии. Вчера по новостям сказали, что старушку в массовых беспорядках задавили. Ни стыда, ни совести у людей!..