Читать интересную книгу Дьюи. Библиотечный кот, который потряс весь мир - Вики Майрон

– Потрясающе, – сказала Дорис.

– Нужно что-то сделать, – спохватилась я. Но остановилась, так как знала: в любом случае Дьюи полностью контролирует ситуацию. Он понимал, как ему действовать в любой ситуации, и мог самостоятельно позаботиться о себе.

Здание библиотеки было небольшим. Как можно было изо дня в день проводить целые дни в помещении площадью тринадцать тысяч квадратных футов [около 1208 кв. м. – Ред.] и не испытывать усталости от замкнутого пространства? Тем не менее для Дьюи Публичная библиотека Спенсера была огромным миром, с выдвижными ящиками, шкафами, книжными стеллажами, картинками, круглыми резинками, пишущими машинками, столами, стульями, сумками, кошельками – и множеством рук, которые тянулись к нему, чтобы погладить, и ног, о которые можно потереться, и ртов, которые пели для него песенки. И множество коленей. Библиотека всегда любезно и щедро предоставляла ему колени.

К осени 1988 года Дьюи уже был в состоянии понять все это.

Глава 6

Монета

Размер зависит от перспективы. Так, для насекомого кукурузный стебель или даже зернышко может стать целым миром. Дьюи наша библиотека представлялась лабиринтом, от которого кот приходил в восхищение – по крайней мере до тех пор, когда перестал проявлять интерес к тому, что скрывается снаружи входной двери. Для большинства жителей северо-западной части Айовы Спенсер – большой город. Люди, проживающие в девяти округах, устремляются сюда, в Спенсер, за развлечениями и покупками. Здесь есть магазины, различные мастерские, живая музыка, местный театр и, конечно же, ярмарка. Не так уж мало, верно? Если Гранд-авеню служила входом в остальной мир, то подавляющее большинство земляков не удостоили бы ее вниманием.

Помню, когда училась в младших классах, то опасалась девочек из Спенсера – не потому, что кто-то из них меня обидел, просто они были из большого города. Как и многие люди в моем окружении, я выросла на ферме. Моя тетя Луна стала моей первой школьной учительницей в округе Клей. Занятия проходили в комнатке торфяного домика. Тут, в прериях, деревья не росли, и поэтому обитатели этих мест строили из подручного материала: травы, корней, грунта и прочего. Мой прапрадедушка Норман Джипсон сумел расширить свои земли, чтобы наделить участком каждого из своих шестерых детей. В детстве, где бы ни оказывалась, я всегда находилась в окружении членов семьи моего отца. Большинство Джипсонов были убежденными баптистами, и женщины никогда не носили брюки. Штаны – только для мужчин. Так предписывала религия. Женщины облачались в платья. Никогда не доводилось видеть слаксы ни на одной родственнице по отцовской линии.

В свой черед землю унаследовал отец и стал упорно трудиться, чтобы поднять семейную ферму, но первым делом он научился танцевать. Для большинства баптистов танцы были под запретом, однако Вернон Джиппи Джипсон был на пятнадцать лет младше своих братьев, поэтому родители снисходительно смотрели на его увлечение. В юности Джиппи мог удрать и больше часа гнать грузовик до Руф-Гардена; там в искрометные 1920-е годы располагался курорт на берегу озера Окободжи, и по пятницам устраивали танцы на всю ночь. В Айове окрестности Окободжи принято считать заповедными. Западное Окободжи, центральное озеро в водной системе из пяти водоемов, отличается чистой голубой водой, которая разливается по весне; сюда приезжают из Небраски и даже Миннесоты, где с избытком хватает собственных озер, и поселяются в прибрежных отелях. В конце 1940-х годов Руф-Гарден был самым популярным местом во всей округе, а может, и во всем штате Айова. Здесь, сменяя друг друга, свинговали самые знаменитые группы, и иногда танцзал был настолько переполнен, что было невозможно даже пошевелиться. Закончилась Вторая мировая война, и казалось, такие вечеринки будут нескончаемыми. Снаружи, вдоль дощатой набережной, стояли «русские горки», колесо обозрения, здесь сверкали огни, царил шум и было много красивых девушек; все это заставляло вас забыть, что озеро Окободжи – всего лишь синяя точка на бесконечных просторах Великих американских равнин.

Именно здесь, в этом маленьком круге света, Джиппи Джипсон встретил Мари Майо. Они танцевали всю эту ночь напролет и другие ночи в течение полугода. Мой отец держал эти отношения в тайне, потому что знал – его семья никогда их не одобрит. Семья Майо ничем не походила на Джипсонов. Чистокровные французы, выходцы из Монреаля, люди темпераментные и страстные. Они умели усердно работать, отчаянно драться и крепко пить. И рьяно следовали церковным канонам строгого католицизма на этой сухой, выжженной солнцем земле Среднего Запада.

Семье Майо принадлежало кафе в Ройале, одном из городков Айовы, расположенном примерно в десяти милях [около 16 км. – Ред.] от фермы отца. Мой дед был замечательным человеком, дружелюбным, общительным, честным, добрым. И настоящим алкоголиком. Будучи ребенком, моя мама убегала из школы, чтобы на скорую руку приготовить обед, а потом снова мчалась в школу на несколько послеполуденных часов. Часто дед отключался в каком-нибудь кабачке, и маме приходилось тащить его до постели.

Это вовсе не означает, что семья Майо пользовалась дурной репутацией. В 1940-х годах десять миль – это большое расстояние для Айовы. Но проблема заключалась в другом: они были католиками. Так что мама и папа сбежали в Миннесоту, чтобы там пожениться. Рана, нанесенная этим побегом, затягивалась несколько лет, но в Айове всегда преобладала практичность. Коли дело уже сделано, надо жить дальше. Отец с матерью обустроились на семейной ферме, и скоро появились первые трое из шести детей, два мальчика (Дэвид и Майк) и девочка. Я была средним ребенком.

Семейная ферма. Представление о ней сильно романтизировано. На самом же деле семейное фермерство – тяжкий труд, такой, что спины не разогнуть, однако приносящий скудный доход. Ферма Джипсонов была именно такой. Холодная вода поступала в кухню из колонки, рукоять которой надо было интенсивно качать. В подвале стояла стиральная машина, но греть воду приходилось на плите наверху. После стирки белье приходилось отжимать, пропуская через ролики по одной вещи, а затем развешивать на веревках. В углу подвала был оборудован душ. Стены были бетонные, но полы выложены плиткой. Вот и вся наша роскошь.

Кондиционеры? Я даже не знала о существовании таких приборов. Мать проводила на кухне по шесть часов в день, даже если жара достигала ста градусов по Фаренгейту [около 38 градусов по Цельсию. – Ред.]. Дети спали наверху, но летние ночи бывали такими жаркими и душными, что мы брали свои подушки и укладывались на полу из линолеума в столовой. Здесь было самое прохладное место во всем доме.

Унитаз в доме? До десяти лет я пользовалась будкой во дворе с одной дырой. Когда яма заполнялась, просто выкапывали новую и переносили строение. Теперь в это трудно поверить, но так было.

У меня было хорошее детство, просто прекрасное. Я не променяла бы его на все деньги Де-Мойна[2]. Стоило ли переживать из-за новых игрушек и нарядов? Ни у кого в нашем окружении этого не было. Мы донашивали старую одежду. Поскольку телевидение отсутствовало, мы общались. Нашим самым замечательным путешествием была ежегодная поездка в муниципальный плавательный бассейн в Спенсере. Каждое утро мы все вместе просыпались и вместе начинали работать.

Мне исполнилось десять лет, когда мама и папа произвели на свет вторую троицу – Стивена, Вал и Дуга. Мы с мамой растили их. Мы были Джипсоны. И горой стояли друг за друга. По ночам на ферме было темно, безлюдно и одиноко, но я знала: за стенами фермы в мире нет ничего такого, что могло причинить мне вред. У меня есть семья. А если уж дела шли совсем плохо, у меня оставалось кукурузное поле. Я всегда могла погрузиться в него и затеряться.

Конечно, в действительности мы были не одни. Каждая квадратная миля сельских земель, ограниченная со всех сторон безупречно ровными дорогами Айовы, называлась участком. В те дни большинство участков принадлежало четырем семейным фермам. На нашем участке три с половиной семьи были католиками (мы лишь наполовину католики), и в них насчитывалось семнадцать детей, поэтому мы вполне могли играть в бейсбол. Даже если появлялись четверо, то уже можно было начинать игру. Не могу припомнить никаких других игр. Я была тогда маленькой, но, когда мне исполнилось двенадцать лет, могла бросить мяч через канаву прямо в кукурузное поле. Каждый вечер мы собирались за семейным столом Джипсонов и благодарили господа за то, что он дал нам еще один день и мы не потеряли мяч в кукурузе.

В двух милях [около 3,2 км. – Ред.] от нашего восточного поля, в конце второго участка, находился город Монета. Спенсер и Монету разделяли всего двадцать миль, но они словно принадлежали к разным мирам. Кому-то эти двадцать миль пути могли показаться невыразительными, но если вам довелось проезжать в этих краях в сентябре, когда небо темнело от синих штормовых облаков, а ряды кукурузы отливали всеми оттенками коричневого, вам было бы трудно не проникнуться здешней красотой. Цветовым пятном, скорее всего, был выцветший щит, установленный при въезде в город Эверли в честь юношеского чемпионата по баскетболу штата Айова 1966 года. Я помню эту команду. Эверли обставил нас на одно очко в финале регионального матча, который проходил в Спенсере. Я расскажу вам об этой игре, но разглядывание щита заняло бы больше времени, чем поездка через весь Эверли, в котором проживали всего пятьсот человек.