Читать интересную книгу Микеланджело из Мологи - Дмитрий Красавин

Время поджимало. 20 сентября Летягин получил из горисполкома официальное извещение, в котором сообщалось: ."Ваш дом подлежит сносу. Срок освобождения - десять дней"16) Точно такие же извещения получили Надежда Воглина, мать Насти, хозяева дома, в котором снимал комнату Анатолий и еще несколько десятков мологских семей. Одновременно из Москвы пришло письмо от Павлика Деволантова, знакомого Анатолия, с которым они вместе поступали в Институт пролетарского изобразительного искусства17) и, недовольные царившими там порядками18) , вместе через полгода бросили учебу. В ответ на просьбу Анатолия, Павлик сообщал, что с удовольствием, без каких либо условий, примет друга в своей комнате на любой, сколь угодно длительный срок.

- Я знал, что Пашка не откажет, - удовлетворенно произнес Анатолий, прочитав письмо, и вопросительно посмотрел на Летягина.

К сожалению, старые знакомые Тимофея Кирилловича оказались менее расторопными. Ни один из четырех московских художников, к которым он обращался с просьбой посодействовать в организации выставки картин, не написал ни да, ни нет.

А может, так быстро такие вопросы не решаются?

Может, кто-то из них сменил адрес или умер?

Последние годы из-за болезней и нехватки времени переписка между братьями по кисти носила случайный характер. Летягин сам иногда месяцами не отвечал на письма...

Но сейчас стоял вопрос о жизни или смерти целого города! Разве это не та единственная причина, по которой все другие дела следует незамедлительно отложить?

Так или иначе, далее ждать не позволяли обстоятельства. Невыполнение требований горисполкома к домовладельцам о "добровольном" выселении их из своих собственных домов до истечения указанного в извещении срока влекло за собой применение принудительных мер. Передав все находившиеся в старом доме картины Анатолию, поделившись с ним частью полученной компенсации, Тимофей Кириллович, нарушая постановление горисполкома, запрещающего "выселенцам"19) селиться или снимать комнаты в домах на подлежащей затоплению территории, переехал в сторожку к леснику, Константину Шабейко, уже несколько лет поддерживавшего его здоровье какими-то отварами, настойками и примочками. Сторожка лесника находилась всего в трех километрах от Мологи, поэтому, проживая в ней, Летягин рассчитывал быть в курсе всех происходящих в городе событий.

Подсобив старому художнику с переездом и получив от него в подарок старую клячу, Пенелопу, Анатолий Сутырин на следующее утро сам стал укладываться в дорогу. Вначале он перенес из мастерской-мансарды в телегу картины, краски, книги, одежду, некоторые дорогие как память о родителях или друзьях вещи. Затем дошла очередь до деревянных скульптур. Мелкие, переложив сеном, он распихал по бортам, а целомудренно прикрывающую свое лоно пальчиками левой руки Еву привязал к задку телеги. Ни барочное кресло, ни письменный стол при любых перестановках уже не помещались. Не нашлось в повозке места и для юной помощницы художника, Насти. Заливаясь слезами, она смотрела на сборы через узкую щель в чулане, в котором ее заперла мать. Бесконечное число раз Настя шепотом заклинала Анатолия внимательнее приглядеться к бревенчатым стенам чулана, прочитать в глазах юной пленницы боль унижения, сбить топором навешанный на дверь замок, потом... Потом подхватить ее на руки и увезти с собой!

Но он не слышал ее мольбы. Всего лишь раз посетовал суетившемуся возле телеги хозяину дома, дяде Васе Канышеву, что мол жалко - с Настей не удалось путем попрощаться, бегает где-то по своим девичьим делам.

После небольших перестановок и перекладок вещей телега, наконец, тронулась к повороту на Республиканскую улицу20). Покачивая широкими бедрами в такт движению, деревянная Ева с чувством явного превосходства, нахально улыбаясь, долго-долго, пока ее не заслонили ветви растущих по краям дороги лип, смотрела своими длинными раскосыми глазами в глаза запертой в чулане пленницы.

Как он мог так жестоко поступить? Почему не уговорил мать отпустить ее в Москву? Неужели преданность, выносливость, умение хранить тайны, проворство рук, готовность выполнять любую работу ничего не стоят? Конечно, в Москве его будут окружать сотни взрослых нарядных женщин. Восхищаться им. А как же иначе? Некоторые из них, возможно, будут такими же красивыми, как деревянная Ева.

Ну и пусть! Пусть будет еще хуже! По их мнению, она еще малолетка: для матери - вещь, лишенная всяких прав на самостоятельность поступков и мыслей, для Анатолия - девчонка на побегушках, которой еще расти и расти до взрослой женщины. Что ж, они узнают, как были не правы. Они горько раскаются, но будет поздно. Будет слишком поздно!

Настя отпрянула от щели вглубь чулана. Подошла к висевшей на вбитом в стену гвоздике косе и потрогала пальцами ее остроотточенное жало. Оно было обжигающе холодным и казалось само тянулось навстречу розовым подушечкам пальцев. Настя закрыла глаза. Воображение тотчас нарисовало, как мать, вернувшись домой, открывает дверь чулана и на нее падает бездыханное тело дочери. Мать подхватывает Настю на руки, прижимает к груди, целует в затылок, плачет, просит простить...

Но поздно...

Поздно, слишком поздно...

Мать напишет о случившемся в Москву, Анатолию. Тот бросит все дела, вернется в Мологу, упадет в слезах на маленький могильный холмик...

Представив себе, как Анатолий плачет над ее могилкой, Настя сама заревела в голос. Но потом вдруг осененная внезапной мыслью остановилась как же он сможет упасть на могильный холмик, если над кладбищем в скором времени будут плескаться волны Рыбинского моря?

Как мать сможет ее похоронить в Мологе, если их завтра выгонят из города?

А где тогда ее похоронят?

Выходило так, что если Мологи не будет, то Анатолий никогда не сможет упасть в слезах на могилку Насти.

Когда спустя некоторое время мать открыла дверь чулана, дочь, утерев остатки слез, молча прошла в комнату, достала из одежного шкафа ученический портфель и, сказав матери, что хочет позаниматься уроками, выложила на обеденный стол учебники, тетрадки и ручку с чернильницей.

На следующее утро им обоим надо было уезжать из Мологи. Времени для сборов оставалось всего с гулькин нос. Впереди ждали грязь и сырость размытых осенними дождями дорог, неприветливые родственники на Псковщине, без особого энтузиазма согласившиеся приютить до весны выселенцев из Мологи. Может и в школу ходить не придется - надо искать какое-то постоянное пристанище, работать, чтобы свести концы с концами... А тут на тебе уроками ей хочется заняться! Но мать не стала высказывать все это дочери слава Богу, не рвется бежать из дома вслед за художником, отошла немного от обид. Пусть позанимается, если уж ей так хочется, пусть успокоится. Ведь это все в последний раз. Когда еще ей случится вот так, в тишине родительского дома, пригрев на коленях свернувшегося клубочком котенка, изучать премудрости геометрии или физики? Постояв немного рядом с сидевшей на краю лавки за столом Настей, погладив ее по сплетенным в две косички волосам, Надежда Воглина тяжело вздохнула и пошла договариваться с соседями, чтоб они хоть за какие-нибудь деньги согласились купить коз, кур, хранившуюся в подвале картошку, а может и еще какие вещи - везти все хозяйство с собой из Мологи за тридевять земель было не на чем, да и накладно, если нанимать помощников.

Оставшись снова одна, Настя отодвинула учебники в сторону, обмакнула перо в чернильницу и ровным детским почерком вывела в верхней части тетрадной страницы: "Дорогой товарищ Сталин!" Ненадолго задумалась, глядя на приклеенную к стене газетную вырезку с портретом вождя, и затем, уже почти не останавливаясь, принялась писать письмо Великому Сталину, лучшему другу всех детей.

Дорогой товарищ Сталин!

Пишет Вам пионерка Настя Воглина. Я учусь в седьмом классе. Отметки у меня только "отлично" и "хорошо" по всем предметам. В классной комнате, на стене, висит Ваш портрет. На нем Вас видно по пояс. Вы строго смотрите на учеников, а в усах спрятана улыбка. У нас дома на стене тоже приклеен Ваш портрет. Он не такой красивый, как тот, в школе, потому что вырезан из газеты. На нем Вы стоите в полный рост и тоже прячете в усах улыбку. Когда мне бывает трудно - мама поругает или обидит кто - я подхожу к какому-нибудь из Ваших портретов и разговариваю с Вами. Вы всегда помогаете мне. Сейчас нам с мамой очень трудно. Завтра придут рабочие ломать наш дом, потому что его нельзя разобрать и перевезти по Волге в Рыбинск. В школу меня больше не пускают, так как нам с мамой запрещено жить в Мологе. До весны нас соглашается приютить тетя Клава из Пскова, а где потом жить, неизвестно. Я могла бы и в лесу пожить, но мама в лесу жить боится. В таком же положении оказалось очень много горожан. А если у кого и есть родственники, согласные их приютить, то все равно им очень жалко уезжать из Мологи. Потому что мы все очень любим Мологу. Я знаю, что стране нужна электроэнергия. Нужна, чтобы строить красивые города, чтобы люди жили в них радостно и счастливо. Но Молога - один из самых красивых в мире городов! У нас много зелени, много красивых домов, храмов. Улицы чистые и уютные. Конечно, у Вас нет времени приехать в Мологу - вокруг много врагов и со всеми надо бороться. Но скоро в Москве откроется выставка картин мологских художников. Пожалуйста, загляните на выставку. Вы увидите, что я пишу правду, и прикажете Волгострою не ломать Мологу. Можно сделать вокруг города дамбу. Тогда среди моря будет стоять красивый сказочный остров. А может, Вы прикажете сохранить и наши леса, и луга с высокой травой, и Иловну, и другие красивые места.