На курсах Мэри, по словам одной из преподавательниц, оказалась единственной, кто не знал, с какого конца открывается тюбик губной помады. А что удивительного? Ведь она лишь смутно помнила, как мать что-то эдакое делала перед зеркалом, а в школе в отличие от большинства подруг откровенно презирала косметику, считая ее изысканной формой лжи.
Поначалу над нею подтрунивали вовсю, но вот начались уроки рисунка — и Мэри изумилась себе самой. Она стала рисовать так легко, как плывет щенок, брошенный в реку, не подозревавший до этого в себе подобной способности.
Постепенно шутки смолкли, сменившись откровенно завистливыми перешептываниями. Когда дело дошло до практических занятий, Мэри стремительно обставила однокурсниц. Теперь вокруг нее словно образовался вакуум. Преподаватели расхваливали «малышку» на все лады, подруги скрежетали зубами… Ей же хотелось кричать: «Не знаю, ради чего делаете это все вы, а я — ради моего любимого! Что странного в том, что мне легче, чем вам?»
Взрыв был неизбежен. И вот однажды самая лихая студентка, француженка Николь, раздосадованная очередным триумфом «малявки» на экзамене, плеснула Мэри в лицо кока-колой из бумажного стаканчика и подожгла при всех ее конспекты. И нервы той не выдержали. Вспомнив детские игры с мальчишками, Мэри вихрем налетела на крупную Николь, повалила ее и, оседлав, принялась поливать кока-колой, но уже из бутылки.
Вошедшая директриса в буквальном смысле слова онемела, затем объявила, что обе отчислены. Если Николь сертификат об окончании курсов, помещенный в рамочку, нужен был лишь для украшения собственного будуара, то для Мэри он был залогом всего, в том числе и семейного счастья. По крайней мере, так она чистосердечно полагала…
Вечером, собираясь домой, преподавательница рисунка, добрейшая миссис Густавсон, услышала глухие рыдания. Немалых трудов стоило ей извлечь скорчившуюся в три погибели Мэри из уголка вестибюля, где та пряталась за кадушкой с пальмой. Взглянув в ее зареванное лицо, миссис Густавсон потребовала объяснений. Получив таковые, долго не могла опомниться, затем неожиданно спросила:
— Кто, говоришь, оплатил твое обучение на курсах?
Мэри ощетинилась, услышав в словах преподавательницы скрытый упрек в адрес ее драгоценного Джереми.
— Ого, вот это глазищи! — улыбнулась миссис Густавсон. — Девочка, да ты, сдается мне, крупно попалась… Ну ладно, утрись. Посмотрим завтра, что можно придумать, а пока ступай-ка ты домой, под крылышко к возлюбленному. Глядишь, с такой женушкой, как ты, он станет когда-нибудь знаменитым…
Мэри так и не узнала, что придумала миссис Густавсон, но на следующий же день ей выдан был вожделенный сертификат — на целых три месяца раньше положенного срока.
Домой она летела словно на крыльях. Вбежав в квартиру, запыхавшаяся Мэри увидела Джереми — голый до пояса, он сосредоточенно отрабатывал некий замысловатый прием карате. Мэри всячески поощряла то, что муж не бросает тренировок, ведь по его словам, это помогало поддерживать в форме не только тело, но и дух, а сейчас для Джереми это было особенно важно.
— Посмотри! — Она кинулась ему на шею. — Гип-гип ура! Мы победили!
Реакция мужа насторожила бы Мэри, не будь она так возбуждена. Взяв в руки сертификат, Джереми повертел его в руках.
— Ты у меня молодчина, кроха, — сказал он, возвращая ей бумагу. — Мы с тобой еще горы своротим…
Как ровно прозвучал его голос, как спокойно… Но Мэри старательно шала от себя тревожные мысли, повиснув у него на шее…
Так хорошо, как в ту ночь, ей никогда прежде не бывало. Казалось, только теперь они с Джереми стали наконец-то единым целым в полном смысле слова. Судорожно ловя ртом воздух, Мэри льнула щекой к плечу мужа. Чуть погодя Джереми с легким удивлением произнес:
— Нынче ты превзошла самое себя, кроха. Кажется, я и впрямь неплохой учитель… Скоро выдам тебе свой сертификат.
Большей похвалы для Мэри и быть не могло. В этот миг она окончательно забыла, как прохладно отнесся муж к ее выстраданному триумфу…
Поначалу Мэри казалось, что судьба им улыбается. Чем иным, нежели милостью фортуны, можно было объяснить то, что Джереми за полтора месяца получил один за другим сразу пять выгоднейших заказов? Трудилась она как пчелка, выполняя на съемке обязанности не только визажиста, но и парикмахера, и ассистента фотографа. А порой, когда требовался особенно сложный свет, держала на вытянутой руке увесистый софит. Под конец дня у нее просто отваливались руки, ломило поясницу, перед глазами плясали разноцветные искорки…
— Если так дальше пойдет, скоро на нас с тобой прольется золотой дождь, — смеялся Джереми, вдохновленный успехом.
Мэри лишь устало кивала и опрометью бежала на кухню готовить ужин, а Джереми растягивался во весь рост прямо на полу…
Однако идиллия длилась недолго. Вскоре стало ясно, что Джереми при всем своем очевидном таланте просто не способен сдать в срок ни единого заказа. Мотивировал он это чем угодно: стремлением к высочайшему качеству, неспособностью халтурить… Отдуваться приходилось Мэри: она носилась по заказчикам, уламывая, умоляя. Однако все было тщетно: из пяти заказов они получили деньги лишь за два. Золотой дождь явно проходил стороной.
Очень скоро молодая парочка вновь оказалась на мели. Джереми в кратчайшие сроки стяжал репутацию отъявленного лодыря, хотя талант его признавали даже те, кому он изрядно потрепал нервы. И Мэри решилась. С молчаливого согласия мужа стала сотрудничать с другими фотографами.
Ранним утром, подхватив чемоданчик с косметикой, отправлялась она на съемки и возвращалась иногда поздней ночью. В квартире ее ждал полнейший кавардак, а на диване — голодный Джереми, который просто понятия не имел, как обращаться с микроволновкой… Но картина эта вызывала у нее лишь улыбку: беспомощность мужа в области банального быта казалась Мэри ужасно трогательной и милой.
Теперь телефон в их квартире звонил, не умолкая, а Мэри лишь успевала делать в органайзере очередную пометку, куда и в котором часу ей явиться. Вскоре пришлось обзавестись пейджером, но беспрестанный писк неописуемо раздражал Джереми. По его выражению, эта «гадость» визжала как мышь, которой прищемили хвост мышеловкой. Нервы мужа были на пределе. Понимая это, Мэри умудрялась всеми правдами и неправдами добывать для Джереми выгодные заказы, всюду таская с собой портфолио из лучших работ мужа.
Вскоре она свела знакомство почти со всеми известными фотографами Лос-Анджелеса, которые прозвали ее эльфом — так легка была Мэри на подъем. Она дико выматывалась, поэтому нисколько не удивилась, когда все наперебой стали твердить ей, что она неважно выглядит… Приползая домой, она кормила мужа, маленьким вихрем проносилась по квартире с пылесосом, а потом садилась прямо на пол в комнате, служившей съемочным павильоном, и глядела на стену, где в узенькой рамке висел тот самый дымчатый пейзаж с веткой вишни. Мэри любовалась им подолгу, не отрывая взгляда, — и вот по морю пробегала легчайшая рябь, а веточка начинала покачиваться от дуновения свежего утреннего ветерка…