Читать интересную книгу Мастер текста - Александр Мазин

Это не пафосное «О, великий язык! Великая культура! Давайте очистим язык Пушкина от матерщины!»

Отмечу, что сам Пушкин вряд ли согласился бы с такой санацией…

Хотя кто его спросит, покойника? Знаете, почему литературоведы так любят мертвых писателей? Потому что мертвые – помалкивают.

И еще – о неформальной лексике. Мат – это значимая часть русского языка. Яркая, точная, многосмысловая. И если нецензурное слово может точнее передать смысл, то писатель имеет право его использовать. И не обязательно через подменное «толстый и пушистый северный зверь», в впрямую. Если иначе никак. И только в этом случае. Есть тонкие вещи, которые трудно передать другой лексикой. Лишь носитель русского языка, родившийся и живущий внутри русского языкового контекста понимает разницу между «За@@@@@льски», А@@енно и п@@дато. Подчеркну – ни одно из этих слов в данном контексте не является бранным, а совсем наоборот, и использовано мной исключительно в учебных целях. В общем, можно. Если иначе – никак. И не забывайте о детях. Совсем неплохо, если они научатся разговаривать без мата. Давайте попробуем их научить.

Язык – крайне интересная и многообразная штука. И расширяется он тоже разнообразно. Но всегда есть определенные правила, которым подчиняется по-настоящему удачная фраза, способная войти в анналы.

Возьмем, например, популярное в рунете выражение «вброс говна на вентилятор». Образ, согласитесь, точный, яркий и неожиданный. Но мало того, сама фраза обладает ярко выраженной звукописью и вдобавок написана ямбом. Безупречная лексика, отвечающая поставленной задаче, правильно выбранная интонация… Напомню, что интонация в тексте – это звукопись, адекватная действию. Или управляющий и направляющий набор слов. Это заведомо внесенные в текст нарушения, диссонансы, отступления от общепринятого. Все мы знаем, как редакторы, причем хорошие редакторы борются с тавтологией, то бишь, повторением одного и того же слова. Правильно борются. Чередовать «но» «однако» «тем не менее» и прочие близкие по значению слова-фразы – надо. Но – осмысленно, ведь у каждого из «родственников» есть свой оттенок. Вот это и есть интонация. Вот почему не следует вносить правку механически. Через раз. А еще – помнить, что повторы могут, при правильном использовании, разумеется, многократно усиливать эмоциональный заряд. «Я это сделаю. Я это обязательно сделаю. Я сдохну, но я это сделаю, и сделаю это, даже если сдохнете все вы!»

Повторы – это инструмент. И не только в направлении решительного действия, но и отлично передают смятение, сомнение… Добавьте в прямую речь повторы и междометия… «я не… я не совсем… короче, я не то, чтобы совсем… Ну, может в следующий раз?»

И вот растерянность передана уже не действием и не сообщением о ней автора, с самим языком.

Еще: в авторской речи лучше избегать таких прилагательных, как «странный», «страшный», «грозный», «прекрасный» и т. п. Стоит заменить их такими которые показывают, почему странно, или страшно, или прекрасно. Исключение: когда такое слово несет не описательный, а чисто эмоциональный оттенок. Если иначе – никак.

Еще: правило, которое я называю «правилом трех прилагательных». Считается, что избыток прилагательных, причастных, деепричастных… – это плохо. Так и есть. Но только в том случае, если избыток не работает на задачу. А само правило звучит так: можно выстроить три прилагательных подряд, но только в том случае, если каждое из них либо усиливает предыдущее, либо является более ярким и неожиданным. Или работает на контраст. Или и то и другое. Например: «гибкая лебединая шея» – это плохо. Даже хуже, чем гибкая лоза. А вот выверенная, изящная, стильная, но очень непритязательная жизненная позиция – намного лучше. Хотя я бы предпочел что-то… поизящнее. Вроде – «ее мир был – как брошь от Сваровски. Эксклюзивные кристаллы, безупречный дизайн, раскрученный бренд – и в подворотне отдать не жалко».

А теперь – чужой фрагмент, из Мережковского[2], для мастерской демонстрации последних правил:

«Худенькое, смуглое тело нубиянки обвивала, только вокруг бедер, почти воздушная, бесцветная ткань; волосы подымались над головой мелкими, пушисто-черными кудрями, как у женщин Эфиопии; лицо чистого египетского облика напоминало лица сфинксов.

Кроталистрия начала плясать, как будто скучая, лениво и небрежно. Над головой, в тонких руках, медные бубны-кроталии чуть слышно бряцали.

Потом движения ускорились. И вдруг, из-под длинных ресниц, сверкнули желтые глаза, прозрачные, веселые, как у хищных зверей. Она выпрямилась, и медные кроталии зазвенели пронзительно, с таким вызовом, что вся толпа дрогнула.

Тогда девочка закружилась, быстрая, тонкая, гибкая, как змейка. Ноздри ее расширились. Из горла вырвался странный крик. При каждом порывистом движении две маленькие, темные груди, как два спелых плода под ветром, трепетали, стянутые зеленой шелковой сеткой, и острые, сильно нарумяненные концы их алели, выступая из-под сетки.

Толпа ревела от восторга. Агамемнон безумствовал, товарищи держали его за руки.

Вдруг девочка остановилась, как будто в изнеможении. Легкая дрожь пробегала с головы до ног по смуглым членам. Наступила тишина. Над закинутой головой нубиянки, с почти неуловимым, замирающим звоном, быстро и нежно, как два крыла пойманной бабочки, трепетали бубны. Глаза потухли; но в самой глубине их мерцали две искры. Лицо было строгое, грозное. А на слишком толстых, красных губах, на губах сфинкса, дрожала слабая улыбка. И в тишине медные кроталии замерли».

Это пример «озвученного» текста. Прочитайте его вслух и вы ощутите то, что я называю звукописью. Акцентированные одинаковые, или напротив, контрастные слоги. Нарастающие по энергетике характеристики «с почти неуловимым, замирающим звоном быстро и нежно…». И даже «странность» и «грозность» в этом контексте играют безупречно благодаря общему фону, благодаря звукописи. Потому что мастер знает, когда следует нарушать правила. Потому что – чувствует и чувствует правильно. Потому что – мастер.

Еще о повторах: не звуковых, а словесных. О том, что если дважды – тавтология, а если четырежды – уже прием, усиление. Повторы – это еще один внутренний ритм текста. «Я убью тебя! Как же я тебя убью! Как же я буду тебя убивать! Убивать медленно, с наслаждением, чтобы ты прочувствовал, как я тебя буду убивать…» Это – самая общая схема. Замените «убить» на «любить» или на «есть», или на «играть»… Совершенно не важно. Ритм останется тем же. Ритм, так же как интонация, и есть «музыкальные» свойства языка. Они непременно сопровождают сильный образ, сцеплены с ним. И наоборот. Если язык фразы – громоздкий и блеклый, то успех ее так же маловероятен, как острый слух белой кошки с голубыми глазами.

А сейчас – небольшое отступление. К истокам. Письменности.

Письменность как таковая, возникла вовсе не для записи долгов и учета налогов, хотя большинство дошедших до нас древних артефактов именно таковы. Есть обоснованное мнение, что письменность создавалось в первую очередь как сакральный инструмент. Например, для фиксации имен умерших. Более того, я склонен предполагать, что некоторые языки целиком создавались для сакральных целей.» Например санскрит или древнееврейский. А вот латынь – инструмент другого рода. Инструмент универсальный. Другого языка и не могло быть у Великого Рима, империи, для которой Средиземное море было внутренним, а все включенные в систему культуры, варварские (отмечу, что варварские – суть чужие для Рима, иноязычные) становились частью РИМСКОГО МИРА. И, как для империи нормально включать в себя иные народы, не уничтожая их, а лишь дополняя себя их самобытностью, так и для настоящего имперского языка, к коим я рискну отнести и нынешний русский, свойственно ассимилировать чужое, делая его своим. Примерно так город, расширяясь, включает в себя пригороды. И, замечу, по сей день заимствованные из других языков словечки филологи называют варваризмами, хотя я бы не назвал варварами, например, современных французов.

Итак, язык – неотъемлимая часть культуры. По языку, речи, мы опознаем человека: его социальную, «архитипическую» принадлежность. Речь – это второй уровень поговорки «встречают по одежке». Опознание речи – часть системы распознавания «свой-чужой». Это применимо ко всем людям. В том числе и к писателям. Но писателю, помимо общесоциального формата, присущ еще и стиль. И стиль, так же как Дар, является частью самого автора. Стиль можно развивать, оттачивать, совершенствовать… Но изменить авторский стиль невозможно. Авторский стиль, изменить можно только одним способом: изменив самого автора.

А вот стилистику текста автор может задавать сам. Это довольно просто. Достаточно, например, перейти с повествования от первого лица к третьему, и стилистика тут же изменится. Это как походка. По походке мы часто узнаем человека на достаточно большом расстоянии, не видя лица, в незнакомой одежде. Походка – тоже стиль. И ее можно менять в соответствии с задачей: можно чеканить шаг и красться, двигаться уверенно или пугливо. Но ваша походка – это ваша личность. Однако даже я знаю несколько способов изменения походки без перемены личности. Сунуть камешек в ботинок, чуть-чуть подрезать один из каблуков… Подсуньте в речевую или иную характеристику героя такой вот «камешек» – и индивидуальность обеспечена. Уменьшительная шипащая интонация, например, когда герой говорит о еде. «кушать хлебушек», «немножко подкрепиться печенюшечками и печоночкой»… Просто, естественно и – явственно. Главное, не забудьте о «камешке» сами.