напоминать себе ходить хотя бы как человеческая американская женщина, если ей не удавалось достаточно хорошо копировать вьетнамскую походку.
Её глаза тоже привлекали взгляды.
Радужки светло-зелёного цвета едва позволяли ей сойти за человека, но это бы не помогло, если бы больше людей здесь знали о видящих.
В сочетании с её ростом и «нетипично» азиатскими чертами, пожалуй, любой, кто знал о физиологических особенностях видящих, узнал бы её.
Что уж говорить о других видящих.
В данный момент очень мало обычных людей за пределами Китая, Северной Индии и Тибета знали, на что надо смотреть, чтобы опознать видящих среди их населения.
Более того, любой, кто был в курсе, наверняка искал бы конкретных видящих… если он или она вообще искали бы видящих.
В мире разведчиков Кали была никем.
В её свете не было характерных маркеров разведки. Её вообще не знали в Сиртауне, Организации или в кругах каких-то фрилансеров. Она вообще никогда не работала как оплачиваемый разведчик в человеческом мире, и её муж тоже. Она даже никогда не работала как недобровольная, так что этих маркеров в её свете тоже не было.
В лучшем случае она могла вызвать любопытство.
Но это вряд ли, учитывая всё, что происходило в этой части света.
Кали гадала, как долго сохранится такое положение вещей.
Согласно её снам, не очень долго.
Временами Кали мечтала не видеть столько снов… или чтобы они не были такими яркими.
Она мечтала, чтобы многие из этих снов не воплотились в жизнь.
По большей части она приняла роль, которую ей приходилось играть. Она даже на некотором уровне приняла боль и муку, сопровождавшие эту роль, не говоря уж о бессонных ночах, конвульсиях, припадках, головных болях, а также беспокойстве и стрессе, которые она вызывала у своего супруга.
Но она не могла сказать, что ей это нравится.
Она не могла сказать, что никогда не ненавидела это.
Из-за этого она подозревала, что у неё с Дигойзом Ревиком больше общего, чем он мог бы себе представить. Ревику тоже предстояло сыграть свою роль, как бы ему ни хотелось обратного.
Кали хотела бы поговорить с ним о данных аспектах того, кто он и кто она, кто они оба… но понимала, что это невозможно.
В более тихой и тайной части своего сознания она также жалела, что не позволила Уйе приехать с ней, ведь он очень хотел сопровождать её.
Но Уйе остался в Калифорнии после немалого количества споров и перепалок между ними, во время которых Уйе в основном разными способами выражал свои личные опасения за её безопасность.
Она и её связанный супруг последние двадцать лет или около того жили на западном побережье Соединённых Штатов и были весьма счастливы там.
В отличие от многих мест, где они обитали за последнее столетие, в Калифорнии их редко беспокоили местные люди, несмотря на вторгающиеся коммуны выше по побережью, а также растущее количество иммигрантов с восточных Соединённых Штатов.
Это была та часть страны, где эксцентричность всё ещё ценилась и даже защищалась. Как минимум, их воспринимали так, что не лезли в их дела.
Кали знала, что это изменится.
Но пока Калифорния являлась раем для них двоих.
Это было тихое прекрасное место с изобилием животных и растений — на их заднем дворике даже имелся ручей с ключевой водой. Как только утренний туман развеивался, остаток дня Кали ходила под синими небесами и высокими облаками, бродя по лесу из красного дерева за их домом. Умеренная погода позволяла проводить большинство дней на свежем воздухе. Их дом был окружён зелёной травой, мхом и папоротниками. Они держали коз, кур и двух лошадей в амбаре и маленьком курятнике.
В настоящий момент они владели большой хижиной в горах Санта-Круз, в городе на склоне холма примерно в тридцати минутах езды от города Санта-Круз, в окружении самых тихих земель, что она когда-нибудь видела.
Земли оставались достаточно дикими, чтобы они даже могли обеспечивать себя относительно самостоятельно, выбираясь в город только для того, чтобы купить повседневные товары и выглянуть в человеческий мир и его события через какую-нибудь газету или журнал.
Дома у них имелось телевидение с ограниченным вещанием, чтобы они не выпадали из жизни мира окончательно, пусть они и не всегда следили за всеми деталями. Поскольку они не могли легко связываться со своим народом, им с Уйе пришлось импровизировать на протяжении многих лет.
На самом деле, Уйе многое терпел, решив остаться с ней.
Кали это знала. Она никогда не забывала об этом.
Она ещё сильнее любила его из-за того, что он никогда не жаловался, хотя изоляция наверняка временами обременяла его.
Однако, вопреки его обычно добродушной натуре, Уйе ненавидел все её мотивы приехать сюда. Он особенно возненавидел тот факт, что она посчитала необходимым приехать сюда одна. Через связь, которую они делили, она чувствовала, что он бы предпочёл, чтобы она вообще не совалась в эту часть Азии… особенно в военный период… и уж тем более без него. И то, ради кого и чего она сюда приехала, делало всё намного, намного хуже.
Кали подозревала, что даже если бы война закончилась, лучше бы не стало.
Если честно, она подозревала, что война вообще мало связана с опасениями Уйе.
Её муж узнал в то же самое мгновение, когда она решила поехать. Он узнал в то же самое мгновение, когда она начала Барьерную работу по подготовке. Он даже помогал ей, насколько мог, вопреки его опасениям. Он годами занимался исследованиями, читал и видел о намеченной «жертве» практически столько же, сколько и сама Кали.
К сожалению, большая часть найденного и увиденного заставила Уйе сделать ровно то, что он делал, когда злился — стать тихим и часто прикусывать губу.
Он был в ужасе от идеи, что Кали окажется наедине с этим молодым видящим.
Даже для такой задачи, хоть они и оба знали, что это необходимо… он всё равно ненавидел эту идею. Он был наполовину уверен, что Дигойз может навредить ей просто ради своего извращённого удовольствия.
Уйе не доверял будущему супругу их дочери, что бы Дигойз Ревик ни помнил или ни забыл об его прошлом. Кали сильно подозревала, что если бы их дочь уже родилась, Уйе мог бы отреагировать ещё резче.
Он мог бы даже попытаться предотвратить эти события, пусть его действия и оказались бы тщетными.
А так Кали понимала, что Уйе старательно держит свои реакции на очень даже возможное будущее их дочери в категории абстракции.
То, что