Шрифт:
Интервал:
Закладка:
5
Но у меня было куда еще идти. Это мой родной дом. Я уже видел его крышу, когда сворачивал к домику Асты, и теперь направился прямо к нему.
Ничего не изменилось вокруг моего дома, стоявшего в десяти шагах от озера. По-прежнему с одной стороны к нему подступали голые рассыпные камни из лощины, а с другой — широкий наплыв из песка, превращенный когда-то стараниями моих родителей в небольшое картофельное поле. На нем и теперь почему-то росла картошка, такая же пышная и в таких же широких бороздах. Это было любопытно. Как видно, кто-то понял, что грешно оставлять без внимания песок, поглотивший сотни корзин ила и торфа, натасканных двумя парами человеческих рук в течение многих лет.
Это крохотное картофельное поле было самым большим зеленым пятном возле моего дома. Другими пятнами были отдельные пучки травы и кусты ивы, которые умудрились кое-где вцепиться своими корнями в камни и песок. Я заглянул под дощатый навес для сетей. Вместо сетей там хранились чьи-то дрова, и даже топор был воткнут в чурбан, на котором их кололи. Я подошел к дому и остановился перед открытыми сенями, не решаясь войти внутрь. Дом тоже изменился. Крыша у него была заново покрыта струганными досками, уже успевшими немного потускнеть, а в сенях виднелся сколоченный из новых досок шкаф. Кто-то жил в моем доме, и жил давно. Мне тут нечего было больше делать. И я уже собрался тронуться в обратный путь, как вдруг одно окно приоткрылось и густой голос Илмари сказал изнутри:
— Заходи.
Я даже вздрогнул — так это было неожиданно. И, конечно, я первым долгом приготовился бежать без оглядки, но он повторил еще раз:
— Заходи, заходи. Не бойся.
Пришлось зайти. Как не зайти, если тебя приглашают в тот самый дом, в котором ты родился и прожил первые восемь лет своей жизни? Я вошел внутрь и остановился у порога, не узнавая комнаты, превращенной как бы в хранилище для газет, журналов и книг. А он сказал мне:
— Проходи. Садись вот тут. Рассказывай.
Я уселся на кончик скамейки, но не знал, о чем ему рассказывать. А он сидел за столом в расстегнутом жилете и записывал что-то чернилами в тетрадь, заглядывая временами в большую газету, которая перед ним лежала. Кончив записывать, он закрыл тетрадь и просмотрел газету до конца. Взявшись после этого за другую газету, он сказал:
— Так. Очень подробный и обстоятельный рассказ. Где ты выучился такому красноречию?
Я не понял, к чему он это сказал, и продолжал молчать. А он просмотрел несколько страниц в другой газете и вдруг сказал, зажимая уши:
— Да перестань ты болтать. Все уши прожужжал!
На этот раз я понял и засмеялся. Он тоже улыбнулся и, отложив газету, повернулся ко мне.
— Тебя как звать?
— Аксель.
— Ты куда шел, Аксель?
— Домой.
— Домой? Хм… Домой. А что, пожалуй, это и неплохо — домой, а? Может быть, это самое верное направление, какого надо держаться в жизни? Как ты думаешь, Аксель? На других путях долго ли сбиться? А потом сиди и гадай: на ту ли дорогу вышел? Своим ли делом занялся? Свое ли место занял?
— Там папа сидел.
— Что?
— Мой папа там занимал место, где вы сидите.
Он близко придвинул ко мне свое лицо и начал вглядываться в меня. Я немного отстранился, потому что голова у него была, наверно, величиной с мое туловище. А на такой голове и все остальное выглядело крупно. Она вверху была шире, чем внизу. И все-таки, должно быть, немало уходило времени, пока бритва огибала такой подбородок и все другое обширное пространство, окружающее рот, из которого гудел его голос. Расширялась она кверху примерно с того уровня, где нос разделял своим далеко выступающим вперед хребтом два крупных темно-серых глаза, смотревших на меня с таким вниманием. И шире всего она была на уровне лба, который выглядел настоящим полем по своей обширности, хотя на него и налезали сверху поваленные набок, подобно спелым колосьям ржи, густые русые волосы.
Так он смотрел на меня некоторое время и потом прогудел задумчиво:
— Так вот оно что. Ты сын Матти Турханена? Бедняга. Ты шел домой, не зная, что нет у тебя дома и никогда не было. И у твоего отца его не было. Арви Сайтури — хозяин этого дома, в котором мы сейчас так оживленно беседуем. Этот дом помог Арви превратить твоего отца в бесплатного поставщика рыбы для своего высокого двора. И пусть мы с тобой отлично знаем, что отец твой полностью выплатил его стоимость, но Арви уверяет, что не продавал ему дом, а сдавал в аренду и даже недополучил с него за три последних года сколько-то арендной платы, в счет чего он забрал себе его старую лодку, снасти и все пышное внутреннее убранство сего великолепного замка. И если верить этому Арви — от чего избави тебя бог, — то отец твой остался ему должен еще за муку, дрова и керосин. Так обстоят дела с твоим домом, мой мальчик. Ты понял?
— Да.
— И никому ничего не докажешь. Бумаг нет. Арви не любит вести бумажных дел. Вот второй дом у него действительно сдавался в аренду. Но он объявил его собственностью Асты. А почему? Потому что этой хитростью он заполучил себе новую дешевую работницу. Но если понадобится, он живо докажет, что и тот дом его собственность. За этим у него дело не станет. Вот каковы наши с тобой дела, Аксель-Матти Турханен.
Я потихоньку спустил ноги со скамейки на пол и направился к двери. Но он остановил меня:
— Куда же ты? А вежливость где? Я тебе уже в течение четверти часа рассказываю такие веселые вещи, от которых смеяться можно до слез, а ты еще ни слова не сказал о том, как ты там живешь, в приюте. Прежде всего скажи, надолго ли тебя отпустили?
— До вечера.
— Очень хорошо. До вечера еще два часа. Мы с тобой сейчас поедим. Ты обедал сегодня?
— Я у тети… Каарины выпил две чашки кофе.
— У Каарины? Да у нее же вот такие чашки.
Он показал мне один сустав своего большого пальца, и это было так похоже, что я засмеялся. А он сказал:
— Вот мы уже имеем с тобой одинаковое мнение по одному пункту. Попытаемся сойтись и на другом пункте. Возьми эту корзину и отправляйся на огород. Там же увидишь лопату. Выкопай кустика три-четыре картошки, вымой ее на озере и тащи сюда. Будем пировать. Пусть крыша над нами чужая, но жизнь у нас своя. Надо ее поддержать.
Я сделал как он велел, и когда вернулся, у него уже топилась плита, а на плите стоял кофейник и жарилась свинина. Пока он крошил на сковороду картошку, я пристроился к его журналам, разглядывая в них картинки. Скоро кофе вскипел, и в комнате запахло еще вкуснее. Переворачивая ножом картошку, Илмари спросил меня:
— Ты в котором классе теперь?
— Во втором.
— А учителем у вас кто? Такой лохматый, рыжий? Угадал я?
Я засмеялся:
— Не угадали. У нас нет никаких лохматых и рыжих. У нас учительница.
— А-а, знаю! Такая старушка сердитая. Угадал?
— А вот и нет! У нас молодая учительница — Вера Павловна.
— Вера Павловна?
— Да. Вы ее знаете. В прошлом году на торгах видели.
— Видел?
— Ну да! И она вас видела.
— И она меня видела?
— Да. Она даже спрашивала меня однажды: «Откуда этот большой шутник?»
— Большой шутник! Это она так спросила?
— Да.
— А ты что сказал?
— Я сказал: «Он у Арви Сайтури кожи выделывает».
— А она?
— А она ничего.
— Больше не спрашивала?
— Нет.
— А ты что там шепчешь про себя?
— Я читаю.
— Разве ты по-фински тоже умеешь читать?
— Умею.
— Кто тебя научил?
— Вера Павловна.
— Вот как!
— Да. Она сказала: «Каждый человек должен прежде всего знать свой родной язык» — и дала мне финскую азбуку, по которой спрашивает меня каждый день.
— А тебе нравится Вера Павловна?
— Да.
— Почему?
— Она добрая и красивая.
— И умная?
— И умная.
Он отодвинул на столе в сторону журналы с газетами, и мы принялись, как он сказал, поддерживать нашу жизнь жареным картофелем и сладким кофе с булкой из пекарни Линдблума. Поддержав ее сколько было нужно, мы еще немного поговорили о разных вещах, а потом он сказал:
— Вот и вечер. Пора тебе назад. Пойдем, я тебя на лошади довезу.
Он взял меня за руку, и мы пошли вдоль края каменистой лощины к усадьбе Арви Сайтури. Каарина выглянула из своего домика, когда мы проходили мимо, и постояла некоторое время на пороге, глядя нам вслед.
На дворе усадьбы Сайтури на меня залаяла собака, сидевшая на цепи. Но Илмари прикрикнул на нее, и она умолкла. Он провел меня прямо через двор в сад. Еще издали увидел я в отдаленной части этого сада небольшой турник с повисшим на нем человеком. Человек быстро повернулся несколько раз вокруг турника, потом спрыгнул и прошелся кувырком по земле, касаясь ее поочередно то руками, то ногами. Напоследок он высоко подпрыгнул и перевернулся в воздухе. Илмари сказал мне:
- Мариупольская комедия - Владимир Кораблинов - Советская классическая проза
- Батальоны просят огня (редакция №1) - Юрий Бондарев - Советская классическая проза
- Конец большого дома - Григорий Ходжер - Советская классическая проза