Читать интересную книгу Этюд в багровых тонах (др.перевод+иллюстрации Гриса Гримли) - Артур Конан Дойл

Вернулся Холмс с большим опозданием — концерт никак не мог продолжаться так долго. Когда он вошел, ужин уже стоял на столе.

— Это было восхитительно, — сказал он, садясь. — Помните ли вы, что Дарвин говорит о музыке? Он утверждает, что способность создавать и слушать музыку родилась в человеческом мозгу задолго до того, как начала формироваться речь. Именно поэтому музыка так сильно на нас действует. В наших душах живут смутные воспоминания о далеких веках, когда мир был совсем юным.

— Довольно смелая идея, — заметил я.

— Все идеи, объясняющие природу, должны быть смелыми, как сама природа, — отозвался Холмс. — Послушайте, в чем дело? Вы на себя не похожи. Что, история на Брикстон-роуд вас так сильно расстроила?

— Признаться, да, — ответил я. — Хотя, казалось бы, Афганистан должен был меня закалить. В Майванде я видел, как товарищей моих рубили на куски, и даже тогда не терял головы.

— Мне это понятно. В этой трагедии есть таинственность, которая действует на воображение: только воображение способно пробудить настоящий страх. Вы читали вечернюю газету?

— Нет.

— Там напечатан довольно внятный отчет о нашем происшествии. Впрочем, ни слова о том, что, когда тело подняли, на пол упало колечко. Что весьма кстати.

— Почему?

— Взгляните на это объявление, — ответил Холмс. — Я еще утром, когда мы только взялись за дело, разослал его во все газеты.

Он перебросил мне газету, и я взглянул на указанную страницу. Объявление шло первым в колонке «Находки». Говорилось там следующее:

— Простите, что воспользовался вашим именем, — сказал Холмс. — Если бы я указал свое, кто-нибудь из этих болванов увидел бы и полез вмешиваться.

— Да ради бога, — ответил я. — Но только вдруг кто-нибудь придет? Кольца-то у меня нет.

— Кольцо у вас как раз есть, — сказал Холмс, подавая мне какое-то колечко. — Вполне сойдет. Оно почти такое же.

— И кто, по-вашему, у нас появится?

— Разумеется, человек в коричневом пальто — наш краснолицый друг в квадратных ботинках. А не придет сам — пришлет сообщника.

— А может, он сочтет, что это слишком опасно?

— Ни в коем случае. Если мое представление об этом деле верно — а у меня есть все основания полагать, что верно, — он пойдет на любой риск ради этого кольца. Я думаю, он обронил колечко, когда склонился над телом Дреббера, и хватился его не сразу. Выйдя на улицу, он обнаружил пропажу и бросился назад, но из‑за его собственной оплошности — он забыл погасить свечу — в доме уже хозяйничала полиция. Ему пришлось прикинуться пьяным, чтобы отвести подозрения, которые иначе неминуемо бы возникли, — что это он делает у калитки? Теперь поставьте себя на его место. Обдумав все еще раз, он вполне мог прийти к выводу, что потерял кольцо не в доме, а на улице. Что он будет делать дальше? Просматривать вечерние газеты, в надежде увидеть его в разделе находок. И уж конечно не пропустит нашего объявления. Он обрадуется. И вряд ли заподозрит ловушку. С его точки зрения, связь между кольцом и убийством усмотреть невозможно. Он придет. Должен прийти. Через час он будет здесь.

— И что тогда? — спросил я.

— Разбираться с ним предоставьте мне. У вас есть оружие?

— Мой старый армейский револьвер и несколько патронов.

— Почистите его и зарядите. Это отчаянный человек. Хоть я и возьму его врасплох, надо быть готовыми ко всему.

Я отправился к себе выполнять просьбу. Когда я вернулся с револьвером, со стола уже убрали, а Холмс предавался любимому занятию — царапал смычком по струнам.

— Сюжет усложняется, — приветствовал он меня. — Я только что получил из Америки ответ на свою телеграмму. Все именно так, как я думал.

— Именно как? — нетерпеливо поинтересовался я.

— Скрипке не помешают новые струны, — откликнулся Холмс. — Положите револьвер в карман. Когда он появится, говорите с ним как можно более естественно. Остальное предоставьте мне. И не надо на него таращиться, а то спугнете.

— Уже восемь, — заметил я, поглядев на часы.

— Да. Он будет здесь с минуты на минуту. Приоткройте дверь. Вот так. Теперь вставьте ключ изнутри.

Спасибо. Я вчера отыскал на лотке любопытную старую книжку, «De jure inter gentes»,[8] опубликованную на латыни в Нидерландах, в Льеже, в тысяча шестьсот сорок втором году. Когда верстали этот коричневый томик, голова короля Карла еще крепко сидела на плечах.

— А печатник кто?

— Какой-то Филипп де Круа. На форзаце совсем выцветшими чернилами выведено: «Ex libris Guliolmi Whyte». Интересно, кем был этот Уильям Уайт. Наверно, каким-нибудь занудным стряпчим семнадцатого века. У него типичный почерк законника. А вот, кажется, и наш гость.

В этот момент кто-то резко дернул колокольчик. Холмс неслышно поднялся и передвинул свой стул к дверям. Мы слышали, как служанка прошла через прихожую, как щелкнул, открываясь, засов.

— Здесь доктор Ватсон живет? — явственно долетел до нас хрипловатый голос.

Ответа мы не слышали, однако дверь захлопнулась, и на лестнице раздались шаги. Были они шаркающими, неуверенными. По лицу моего друга скользнуло выражение недоумения. Шаги медленно приближались, потом в дверь робко постучали.

— Войдите! — крикнул я.

В ответ на этот призыв вместо рослого злодея, которого мы ожидали увидеть, в дверь проковыляла дряхлая, сморщенная старушонка. Резкий переход к свету, похоже, ослепил ее, и, сделав книксен, она остановилась, моргая выцветшими глазами и нервно шаря в кармане трясущимися пальцами. Я бросил взгляд на своего приятеля — на лице у него было такое безутешное выражение, что я с трудом удержался от смеха.

Старушонка вытащила из кармана вечернюю газету и ткнула пальцем в объявление.

— Я вот чего пришла, милостивые господа, — проговорила она, снова приседая. — Насчет колечка золотого на Брикстон-роуд. Дочки моей колечко, Салли, она всего год как замужем, а муж у ней стюардом плавает на почтовом пароходе, и уж чего бы было, коли вернулся бы он из рейса и обнаружил пропажу, ох, даже думать об этом не хочу. Он и так-то крутого нрава, а как выпьет — и вовсе боже упаси. С вашего позволения, она вчера пошла в цирк с…

— Это ее кольцо? — спросил я.

— Ох, слава богу! — воскликнула старуха. — Экое Салли будет облегчение. Кольцо-то ее, оно самое.

— Могу я узнать ваш адрес? — Я взял карандаш.

— Дом тринадцать по Дункан-стрит в Хаундсдитче. Путь до вас неблизкий.

— Брикстон-роуд не по пути из Хаундсдитча ни в один цирк, — резко сказал Холмс.

Старуха повернула голову и всмотрелась в него своими подслеповатыми глазками.

— Так джентльмен спросил, где я живу, — объяснила она. — Салли-то живет в третьем номере по Мейфилд-Плейс, в Пекэме.

— Ваша фамилия, пожалуйста?

— Моя фамилия будет Сойер, а ее — Деннис, как мужа ее звать Том Деннис, и такой он смышленый, шустрый паренек, пока в море, начальство-то пароходное не нахвалится. Ну а как сойдет на берег — тут и женщины, и выпивка…

— Вот ваше кольцо, миссис Сойер, — прервал я ее излияния, повинуясь знаку Холмса. — Оно, безусловно, принадлежит вашей дочери, и я рад вернуть его законной владелице.

Бормоча бесконечные благословения и благодарности, старуха упрятала колечко поглубже в карман и потащилась вниз по лестнице. Едва она вышла, Шерлок Холмс вскочил на ноги и ринулся в свою комнату. Через несколько секунд он вернулся в плаще и шейном платке.

— Я иду за ней, — бросил он на ходу. — Она явно сообщница и приведет меня к нему. Дождитесь меня.

Дверь едва захлопнулась за нашей посетительницей, а Холмс уже сбежал по лестнице. Выглянув в окно, я увидел, как она ковыляет по противоположному тротуару, а ее преследователь, приотстав, шагает следом.

«Либо вся его теория — полный бред, — подумал я про себя, — либо эта карга приведет его к разгадке тайны».

Холмс мог бы и не просить меня его дождаться — я чувствовал, что не усну, пока не узнаю, чем завершилось его приключение.

Ушел он около девяти. Я понятия не имел, когда он вернется, но терпеливо ждал, попыхивая трубкой и перелистывая «Жизнь богемы» Анри Мюрже. Пробило десять — я услышал шаги служанки, просеменившей на покой. Одиннадцать — за нашей дверью раздалась величавая поступь квартирной хозяйки, отбывшей в том же направлении. Время шло к полуночи, когда внизу резко щелкнул замок. Едва Холмс вошел, я понял по его лицу, что похвастаться ему нечем. Было видно, что в нем борются смех и досада — победил смех, и он от души расхохотался.