Читать интересную книгу Синергетика как феномен постнеклассической науки - Владимир Аршинов

«Таким образом, синтез «виталистической» и «механистической» точек зрения в биологии невозможен без коренного пересмотра наших представлений о неживой природе...». Каков должен быть этот коренной пересмотр, из текстов, опубликованных в рамках программы «На пути...» с полной отчетливостью не видно.

Но все это происходило 20 лет назад. Сейчас, ретроспективно, и зная кое-что об интенции в последующих работах Тома, можно с известной долей уверенности говорить о том, что пересмотр представлений о неживой природе мыслился и мыслится через ревизию языка. Это общая ситуация для всякой междисциплинарной встречи, как правило начинающейся с «вращения в языке», когда каждый представитель каждой отдельной дисциплины, будучи ведомым своим дисциплинарным языком, как «параметром порядка», автоматически привычно его используя, встретившись со своим собратом по научному предприятию, личностно разделяя с ним свою приверженность духу научного искания истины (стоит ли говорить о том, что весьма идеализированная модель встречи), пытается убедить его в своей правоте, наталкиваясь при этом на сопротивление и встречные попытки. Ситуация попыток убедить и переубедить насыщена эмоциями и призывами к диалогу и т.д. При этом особую роль в организации контекста (или фона) междисциплинарного диалога играет язык от имени объективной истины, безличностный язык внешнего наблюдателя, отстраненного от эмоций, то есть бесстрастного, диссоциированого и находящегося во внешней позиции по отношению к ситуации встречи.

(Сейчас такого рода позиция широко используется в психотерапевтической практике, в частности в практике НЛП, где советуют мысленно представить себя помещенным в эту отстраненную позицию, что способствует угасанию всплеска эмоций. Естественно, речь идет об эмоциях негативных.) [165].

В научном познании безличностная позиция часто держится высказываниями типа «а на самом деле...», или «наукой было установлено...». Это высказывания о чем-то всеобщем, универсальном, абсолютно лишенном личностного начала. «Конечно, речь идет в первую очередь о высказываниях, касающихся законов природы. Они ценны сами по себе, в них мы обязаны верить, коль скоро мы верим в то, что наука добывает нам объективно-истинное знание, и это знание самым наилучшим и адекватным образом представимо в обезличенном языке. Но как мы можем довериться такому языку, который в принципе не предусматривает наше в нем собственное присутствие? Можно сказать немного мягче. Как быть нам в ситуации встречи Я и Ты, когда и Я, и Ты ведомы всеобщим обезличенным языком и пытаются переубедить друг друга? Естественно, каждый говорит от имени истины, науки, от имени «на самом деле». Но «на самом деле», — трудно избежать этого словосочетания, — оба встретившихся замкнуты в своем языке. А попытки использовать трансцендентальную аргументация далеко не всегда помогают. Полемика Эйнштейна и Бора — наглядный тому пример. Попытка Эйнштейна сделать контекст полемики более личностным посредством ссылок на Бога — Бог не играет в кости, и т.д. — оказались неубедительными как раз потому, что вся жизнь Эйнштейна в науке и была посвящена тому, чтобы научная картина мира была лишена всяких следов присутствия личностного начала, пусть даже это будет просто внешний наблюдатель, Бог, сотворивший мир и затем спокойно взирающий и иногда комментирующий происходящее.

Тот же идол веры в объективированный язык разделял современник Эйнштейна Шредингер. По его мнению, удовлетворительная картина мира получается «...ценой изъятия из этой картины нас самих и отступления назад в позицию ненаблюдаемых наблюдателей». Эта цена может быть большой, и даже очень большой. Но, быть может, ее стоит платить, если такова цена Истины?

А если нет? Если истина обитает в другом месте? Если она кроется не во всеобщем языке науки, и, таким образом, она там и ненаходима?

Возьмем ситуацию судебного разбирательства, которая довольно часто используется в сочинениях по философии науки. Здесь есть внешний беспристрастный арбитр — судья, выносящий решение об истинности утверждений спорящих сторон, например, истца и ответчика. Но этот судья есть наблюдаемый наблюдатель. Он активно включен в происходящее и одновременно является посредником, интерпретатором, наделенным правами и личностной ответственностью перед законом и собой.

Однако мои рассуждения не о юриспруденции. Мне важно обратить внимание на коммуникативную функцию судьи как ответственного переводчика с языка (все)общих юридических законов на язык «справедливых решений». Моя задача — попытаться засечь ситуацию «вращения в языке», патогенной зацикленности в нем, в ее трансформации в ситуацию обращения «к языку», ситуацию «языкового поворота». Это сходно с тем, что я ранее называл ситуацией различения, повторения как «топтания на месте от повторения» — возврата.

Здесь «вращение в языке» имеет место в междисциплинарном контексте встречи, скажем, физика и биолога, когда встречаются не физика и биология, а личности, представители рода человеческого, принадлежащие своему времени, своей культуре, укорененные в артикулированной знаково-символической системе, именуемой наукой, обитающие в ней, в ее языке, как в одном доме своего бытия, но все-таки в разных квартирах, говорящие на разных диалектах этого самого языка науки. Представим теперь идеализированную ситуацию, своего рода мысленный эксперимент. Встречаются физик и биолог, приверженные традициям и ценностям своих дисциплин. А также вполне сознающие свою приверженность своим языковым диалектам, однако искренне стремящиеся к взаимопониманию. При этом с самого начала контакта-встречи ее участники, осознавая себя учеными, соответственно признают власть над собой как высшей научной ценности безличностного языка «законов науки». Это язык универсалий, язык всеобщности, объективности истинности. Для большей конкретности предлагаемого мысленного эксперимента предположим, что оба участника междисциплинарной встречи хотели бы добиться взаимопонимания по поводу высказывания, точнее смысла этого высказывания «движущие силы эволюции». (Выше я не оговорил, что мы пренебрегаем фактом существования «жизненного мира» ученых, куда они совместно «погружены», включены и который выстраивается как совместно ими разделяемый во многом, благодаря общности языка повседневности. Основания для такой идеализации дает нам «эмпирический факт» взаимопонимания ученых разных национальностей, даже разных культур. Например, взаимопонимание ученого-японца и ученого-немца по вопросам, связанным с проблемами квантовой хромодинамики, взаимопонимание, которое не знает национальных границ, дало основания говорить об интернациональности науки.)

Теперь обратимся к «движущим силам эволюции». Кажется естественным предположить, что первая часть этого составного термина, «движущие силы», идет по ведомству физики, ближе ей. Пожалуй, где, как не в физике, уделялось столько внимания понятию «сила», в то время, как ориентированная на физику философия физики уделяла не меньше внимания вопросу о фундаментальности этого понятия, его необходимости для построения современной научной картины мира. Что касается эволюции, то здесь ситуация сложнее. Конечно, есть в современной физической картине мира, точнее физико-космологической картине, образ Большого Взрыва, сценарии первых трех секунд, минут и т.д. То есть сценарии, «как все это начиналось». Но возникает в этом космологическом пространстве мучительный для физика вопрос: а как быть с законами мироздания, на открытие и познание которых претендует физика? Законами вечными и неизменными, выражающими существование во всей Вселенной некоего Центрального порядка?

Для физика первой половины столетия сама мысль об изменчивости, эволюции самих физических законов выглядела абсурдной и саморазрушительной. В этом случае законы биологической эволюции для биолога –это вовсе не законы с точки зрения физика. Когда жизни на земле не было, нечему было и эволюционировать. Но тогда о каких законах в биологическом смысле изначальности и фундаментальности можно вообще говорить? Естественно, что диалог равноправных партнеров в этом объективированном замкнутом дискурсе попросту невозможен. Биолог просто будет вынужден под видом согласия принять диктат физика и его программу сведения и объяснения всего наблюдаемого разнообразия проявлений жизни к чему-то изначально закономерному, элементарному, скажем к кваркам, глюонам и законам квантовой теории поля. Но это, конечно, абсурд.

Это сразу же осознается, как только заходит речь о таких вещах, как вероятность появления в такой картине живого и разумного человека. Эта вероятность оказывается чудовищно ничтожной. И возникает вопрос: откуда взять дополнительные концептуальные ресурсы объяснения нашего собственного существования во Вселенной? Теологический дискурс я оставляю пока в стороне. И тут-то выясняется, что взять эти ресурсы, оставаясь в рамках существующих образов и представлений как продуктов развития точного физико-математического естествознания, просто неоткуда. Есть, однако, принцип научного познания, именуемый антропным [227]. Согласно этому принципу такая, а не наблюдаемая и познаваемая нами Вселенная, такая, а не иная, именно потому, что мы в этой Вселенной существуем в качестве ее наблюдателей. При всей кажущейся парадоксальности формулировки антропного принципа, я думаю, к ее восприятию можно адаптироваться, вспомнив, например, о зацикленных руках Эшера. Антропный принцип можно рассматривать как один из примеров «циклического отношения», характерного для гештальт-коммуникативного понимания синергетики. Так что антропный принцип можно рассматривать как свидетельство вхождения идей, образов, представлений синергетики, становления синергетического стиля мышления.