В само судопроизводство проник дух милосердия. Нерон подчеркнуто отказался от судебного преследования некоего Юлия Денса, которого обвиняли в приверженности Британнику, — демонстрация не только великодушия, но и мира в императорской семье. Не был также предан суду сенатор Карриной Целер, на которого был сделан обвинительный донос его собственным рабом.[33] Это тоже был знаковый поступок. Римляне крайне болезненно относились к принятию доносов рабов, считая их делом опасным и вредным.
Проявил Нерон должное почтение и к сословной гордости сенаторов. Долгое время он не допускал в сенат сыновей-вольноотпущенников, а тех, кого успели сделать сенаторами его предшественники, не допускал до высоких должностей. Соискателей же этих должностей, которые остались без назначения, поскольку все посты, на которые они претендовали, оказались уже занятыми, «он в возмещении за отсрочку и промедление поставил начальниками легионов».[34]
Компенсация, конечно, достойная, но повысило ли это боеспособность легионов?
Венцом почтительного отношения Нерона к историческим традициям римской государственности стало его поведение при вступлении его в полномочия консула в 55 году. Коллегой Нерона по консульству был Луций Антистий. И когда высшие магистраты присягали на верность распоряжениям принцепса, Нерон не позволил Антистию присягать! Ведь согласно многовековой республиканской узаконенной традиции консулы считались равноправными. Здесь Нерон прямо действовал в духе Августа, окончательно сделавшего Рим монархией, но провозглашавшего восстановление республики.
Восторгу сенаторов не было предела. Они были готовы даже сделать первым месяцем года не январь, но декабрь, поскольку в этом месяце родился Нерон. Последовали предложения установить молодому принцепсу статую из чистого золота или серебра, но, к чести своей, Нерон отклонил все эти достаточно отвратительные в своей низменной льстивости предложения.
Дух милосердия первых лет царствования Нерона во многом объясняется и благотворным воздействием на него достойных советников, среди которых Афраний Бурр и Анней Сенека. Последнему, безусловно, принадлежала решающая роль. Не зря ведь одним из знаменитейших трактатов Сенеки был трактат «О милосердии». В то же время едва ли справедливо было бы все добрые дела Нерона объяснять исключительно сторонним влиянием. Нерон вовсе не был покорной марионеткой или недалеким юнцом, бездумно делающим то, что ему велят другие. То, что советовали ему наставники и помощники, было, очевидно, созвучно его собственным взглядам и убеждениям в те годы. Любопытно, что римские историки не имели единого мнения о том, чего больше было в делах молодого Нерона — его собственных побуждений или влияния советников, прежде всего Сенеки?
Тацит полагал, что Нерон исполнял то, что писал для него Сенека.[35] В то же время из его текста вовсе не следует полная пассивность Нерона, он перечисляет немало добрых деяний принцепса, которые совсем, не обязательно вытекали из заранее составленных речей славного философа. Наиболее жестко судил Нерона Дион Кассий, полагавший, что в первый год правления Нерон целиком зависел от Агриппины, а потом от советов Бурра и Сенеки.[36] Что же касается Гая Светония Транквилла, то в его биографии Нерона вообще ничего не говорится о роли советников, а все достижения царствования прямо связываются с самим императором. Из описания Светонием ведения Нероном суда явствует, что молодой принцепс сам вникал в процесс судопроизводства:
«Правя суд, он отвечал на жалобы только на следующий день и только письменно. Следствие вел он обычно так, чтобы вместо общих рассуждений разбиралась каждая частность в отдельности с участием обеих сторон. Удаляясь на совещание, он ничего не обсуждал открыто и сообща: каждый подавал ему свое мнение письменно, а он читал их молча, про себя, и потом объявлял угодное ему решение, словно это была воля большинства».[37]
Здесь мы видим ярко выраженное стремление Нерона самостоятельно и глубоко вникать в ответственное дело правосудия. Как не согласиться со справедливостью отказа от пустых общих рассуждений в пользу добросовестного разбора подробностей дела при обязательном участии обеих сторон? Безусловна и самостоятельность принимаемых им решений. Особо отметим объявление угодных ему решений так, словно это воля большинства. Здесь он явно отходит от того обещания, каковое давал в сенате в своей речи, наверняка сочиненной не без решающего участия Сенеки. Там он обещал не становиться единоличным судьей во всех делах… Львенок не желал находиться на поводке и начинал полагаться на собственные силы.
К безусловно самостоятельным решениям Нерона должно отнести его заботу о памяти своего отца. Он испросил у сената дозволение на сооружение статуи своему отцу Гнею Домицию Агенобарбу. Не забыл он и своего опекуна Аскония Лабеона, которому были пожалованы консульские отличия. Не остался без внимания и его родной город Анций. Там была построена дорогостоящая гавань. В город также была выведена колония отслуживших ветеранов-преторианцев, к которым «были присоединены переселенные из Рима старшие центурионы».[38]
Возвращаясь к вопросу, чьих заслуг больше в добрых делах первых пяти лет правления Нерона — его собственных или же подсказанных советниками, согласимся с тем, что без личного участия Нерона, и участия сознательного, не обошлось. Что до мудрых советов достойных наставников, то ведь умение прислушиваться к дельным предложениям своего окружения всегда было достоинством правителя. Потому спорить здесь не о чем.
Чем еще запомнилось римлянам «золотое пятилетие» Нерона? Светоний ставит в заслугу молодому Нерону то, что «многие строгости и ограничения были при нем восстановлены, многие введены впервые: ограничена роскошь».
Строгость, ограничение роскоши — это как раз то, что должны были горячо одобрять сторонники добрых обычаев предков. Не зря ведь в Риме давно уже существовало убеждение, что именно роскошь, неумеренное богатство послужили главной причиной порчи и упадка нравов в Римской республике. Почти за сто лет до правления Нерона римский историк Гай Саллюстий Крисп дал подробную картину падения нравов в Риме в результате безудержного распространения богатства и роскоши.[39] Едва ли, конечно, Нерон, сам ценивший как раз роскошный образ жизни, всерьез помышлял восстановить строгие нравы предков — введенные ограничения скорее эффектный жест для завоевания симпатий почитателей римской старины и демонстрация определенной строгости правления. Заодно это приводило и к похвальной экономии: всенародные угощения, весьма недешево обходившиеся казне, заменили раздачей народу простой закуски. Были также приняты меры, которые должно считать санитарными: в харчевнях запретили продавать вареную пищу, исключая овощи и зелень. Мера понятная и похвальная, поскольку в этих дешевых заведениях, где питались преимущественно небогатые римляне, мясные и рыбные блюда зачастую готовились из продуктов совсем не первой свежести.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});