Читать интересную книгу Отсебятина - Иоланта Ариковна Сержантова

class="p">И не однажды…

В одном из домов, что по сей день стоят почти на самом берегу чистой, ровно слеза, речки Клязьме, жили некогда четыре кота с хозяйкой и человек, который не был их хозяином никогда. Скорее — он сам был хозяйским, маменькиным сынком, и как от кота, от него требовалось лишь использовать по назначению ванную, хорошо кушать и вовремя сообщать матушке о довольстве жизнью. Его не страшило находиться в одном ряду с кошачьими, да и не задумывался он о старшинстве или собственном предназначении, покуда мать была жива, но как только старушка отдала Богу душу, пришла его пора начать размышлять о том — кто он, каков и нужен ли кому.

На первые два вопроса ответа не было, а вот котам он был необходим. И спустя довольно непродолжительное время, мужчина понял одну простую вещь, — несмотря на то, что он старше любого из них, ничего не понимает в этой жизни, и не способен ловить мышей ни в прямом, ни в переносном смысле.

Первое время, лишённый привычного распорядка и материнской опеки мужичок находился как бы в онемении всех чувств. Он плохо спал, не понимал вкуса еды, а через положенный срок, когда мужчина вступил в права наследства и получил в полное безраздельное пользование крепкий дом, чистый двор и тех самых котов, он и вовсе отчего-то решил, что не вправе находится под одной крышей с усатыми.

— Эту привилегию мне придётся заслужить… — Сказал мужчина котам, и перенёс нехитрое своё имущество в добротный дровяной сарай, где присев на неширокие козлы, застеленные тощим тюфяком, набитым тонкой соломой, почувствовал себя на своём месте.

Соседи смеялись над мужичком и над его внезапной причудой поселиться в сарае. Тот врал, что в комнатах ему душно, но если по правде, ему было страшно не только жить в доме, но даже заходить туда.

Впрочем, мужичку приходилось-таки пересиливать себя, хотя бы для того, чтобы покормить котов. Оставляя входную дверь открытой, он молча наполнял миски, котов на руки не брал, как это делала матушка, и кроме того, избегал смотреть им в глаза.

Дважды в день мужчина навещал любимцев матери, трое из которых пользовались всем домом, кроме одной, запертой комнаты на втором этаже, которую занимал крупный рыжий кот. После исчезновения хозяйки, тот сторонился и людей, и собратьев, а все дни проводил в раздумьях, с презрением обозревая пространство с высоты платяного шкафа. Судя по всему, кот предпочитал дождливую погоду, ибо именно в тогда он спрыгивал на подоконник. Глядя на него, казалось, что он вчитывается в писанные на стекле слова и строки, с частыми запятыми дождевых капель меж ними.

Игнорируя ответы на вопросы, подсказанные самой жизнью, человек придумывает небылицы, но случилось то, что случилось, и ничего боле.

Неким дождливым полднем мужчина вышел из своей сараюшки, взглянул в окно родительского дома, откуда, сквозь зарёванное стекло, с тоской и состраданием на него смотрел рыжий кот. И этот горький взгляд так отозвался в сердце человека, что мужчина впервые зашёл в дом без страха, но с одним лишь намерением — прижать рыжую голову к своей груди, утолить печаль единственного существа, которое тосковало по его матери так же, как и он сам.

Вот, собственно, и всё. Мужчина вновь стал жить в доме, в одной комнате с рыжим котом, а трое других его собратьев бегают по всему остальному дому и смеются над ними обоими.

— Страдание — удел тех, в ком есть душа.

— А в ком её нет?

— Да разве бывает так-то?

— Так вот было же, было…

— И не однажды…

Странности

Деревья, покрытые свежим лаком дождя, блестели при свете единственного на всю округу фонарного столба. Тропинки едва ли не струились под шагом, а трава скользила под ногой, то ли прогоняя прочь, то ли принуждая поторопиться.

Темнота и сырость мешали насладиться неброской прелестью, что источали редкие в эту пору, отчасти увядшие, словно надкушенные первыми заморозками цветы и изящные, расслабленные кисти ветвей, обронивших листву. Роскошь меховых накидок сосен казались теперь слишком броскими, неуместными, лишними, и ночь, словно соглашаясь с этим, прятала их за своей спиной.

Поляны, мощёные павшей листвой, будто паркетом морёного дуба, манили испортить ровную тесную кладку вычурного орнамента, ибо под каждым листом мерещилась скользкая, липкая шляпка гриба. Их не было в этот год, и быть не могло, по причине странного лета, и не менее странной осени, утерявшей свой образ и подобие. Но всё одно — чудились те грибы, да непременно и сразу в тягучем солоноватом рассоле с горошинами перцу и прочими изысками кухни, до которых иному гурману и дела нет, лишь бы красовались во время обеда неподалёку, в белой фарфоровой лодочке, так чтобы дотянуться и зацепить вилкой пару-тройку крепеньких грибов.

По чести — с детства не люблю я тех грибов, да так, что от одного варёного запаху воротит с души, а вот собирать, глядеть на них, да чтобы были на столе, и, скосивши на них глаз, брызнуть солёным помидорчиком… А грибы … сами, — пускай просто полежат.

— Странный вы, дядя…

— С чего это?

— Да который раз замечаю, что вы грибов себе на тарелку кладёте, а кушать не хотите. Зачем берёте?

— Нравятся они мне. Красиво.

— И только-то?

— А вам мало? Вот мне, к примеру, этюд на стене нравится. Вы ж не просите, чтобы я и его ел? А он маслом писан!

— Так это ж произведение искусства!

— Вот с этого дня считайте, что и грибы для меня, как произведение.

— Я ж и говорю — странный вы, дядя, очень странный.

Что выказывает в нас человека? Желание сострадать, поступки и странности. Большие у маленьких людей и наоборот. Кому как повезёт.

Было бы странно…

— Чего она мельтешит? Может, случилось что?

— Вы про кого?

— Да, видите, во-он там, через дорогу, за кустами лещины промеж дубками белка скачет.

Я присмотрелся в ту сторону, куда указал приятель, и заметил необычную, более обыкновенного, суету увёртливого в любую пору зверька. Белка двигалась челноком, хвост тянулся за нею пушистой ниткой, и чудилось, будто бы она мастерит венок, вплетая серебристую ленту в гибкую покуда, словно проволочную скань ветвей.

— Да… так и есть. Крутится, ровно завивает круглую плетеницу11. Кого дарить станет, как полагаете?

— Так осень, не иначе, кого ж ещё. Ей с благодарностью поднесёт, да после зиму тем же встретит.

— А не рано?

— Там посмотрим, рано,