ее оптимизм.
– Ты даже не представляешь, каково это, – сказала мама тем же вечером. – Какое это безмерное чувство вины. Как набитый камнями рюкзак, который я вечно ношу за спиной и не могу снять.
– Ты не могла знать, чем он занимается. Ты не виновата.
– Весь мир думает иначе. Стоит мне выйти на улицу, как со всех сторон на меня смотрят и показывают пальцем. Вчера в магазине какой-то старик остановил меня, чтобы сказать, что мне должно быть стыдно.
– А ты что ответила?
– Что мне действительно стыдно.
Мама не поднимает головы, хотя знает, что я здесь. Я наблюдаю за той хрупкой женщиной с огромными глазами и прозрачными запястьями. Ветер поднял бы ее и унес, как пушинку.
– На что смотришь? – Дежурный вопрос, ответ на который мне и без того известен. Эту коробку частенько вытаскивают на свет.
– Как думаешь, он нас хоть когда-то любил?
Сколько еще раз мы будем вести этот разговор?
– Не думаю, что такие, как Мэтти, способны любить.
Она качает головой, давая понять, что ей виднее.
– Как он мне улыбался… С каким теплом смотрел… Разве можно такое подделать?
– Разве нет?
Глубокий, из самых глубин души, вздох.
– Не знаю. Может быть, и так. Все казалось правдой. Слова, дела, каким он был со мной. С нами.
– Правда в том, что он нам лгал.
Мама снова качает головой – в этот раз так, будто несет на себе всю тяжесть мира.
– Каким он мог бы стать… Ужасная трагедия. Помнишь, что сказал судья?
Помню ли? Как можно забыть? Об этом напоминают в каждой документалке о Мэтти, в каждом фильме, в каждом подкасте.
«Вам открывалось такое прекрасное будущее… Все это очень печально, мистер Мелгрен».
Кому какое дело до его жертв? Кто помнит о насилии? О семьях, которые никогда не будут прежними? Мать Оливии Пол до сих пор на ночь оставляет свет на крыльце в надежде, что ее малышка наконец-то вернется домой. Семья Лидии Деваль до сих пор не похоронила свою дочь.
Тем не менее замечание судьи точно схватывает проблему. У Мэтти был козырь в рукаве: он выглядел самым обыкновенным человеком. Таким, как ваши коллеги. Приятели, с которыми можно пропустить стаканчик. Такого не зазорно представить своим родителям.
Личина нормальности. Ни фотографиям, ни показаниям свидетелей не удалось сорвать с Мэтти эту маску.
«У меня до сих пор есть сомнения, что он мог такое сотворить».
«Он совсем не похож на убийцу».
«Он такой приятный и милый».
Во время процесса Мэтти не скупился на интервью, оспаривал обвинения, заявлял о невиновности, подавал апелляции. От всего этого меня мутило, но в то же время его поведение вселяло надежду. Как будто ангел и демон, сидящие у меня на плечах, нашептывали каждый свое.
Я лелеяла в себе сомнение, не могла стерпеть мысли, что он виновен. Несмотря на свой поступок. Несмотря на то, что случилось бы, если он ни при чем.
Мне не хотелось, чтобы все мое детство оказалось одной большой ложью, чтобы любовь к единственному мужчине, который ее заслужил, обернулась ненавистью. Я не хотела потерять отца, которого у меня никогда не было.
Маме со мной нелегко, хотя на самом деле мы очень похожи. Даже сейчас, столько лет спустя, я пытаюсь собрать разрозненные кусочки в понятную картину, все еще роюсь в прошлом. Не могу отпустить.
Вот, наверное, для чего я должна его увидеть. Мне нужно получить ответы, пока не поздно.
Я готова за них заплатить. И заплатить наверняка придется немало.
Глава 9
Любовь не купить. Привязанность бесценна.
Леденцово-розовый стикер с выведенной золотым маркером надписью.
В первый год отношения мамы и Мэтти были идеальными, сказочными, само совершенство. Он кружил ее в танце по комнате, и они в два голоса пели «Люблю тебя от и до». Он делал сюрпризы, дарил цветы. Приносил завтрак в постель. «Не мог разбудить такую красавицу».
Постепенно, с неизбежностью, с которой наступает прилив, все перевернулось. Подкрадывается незаметно, захватывает сантиметр за сантиметром, а ты и не замечаешь подступающей воды, пока не обнаружишь, что шорты промокли, а песочный замок превратился в бесформенную груду.
Напряжение нарастало. Непринужденные разговоры сменились неловким молчанием. Они редко улыбались и все чаще хмурились.
Мы с Мэтти по-прежнему веселились, он держал меня, а я выбиралась из «тюрьмы», но маме эти игры разонравились. Если поначалу она приветствовала наши забавы, то теперь нервничала и едва сдерживалась, чтобы не выйти из себя. То, что веселило Мэтти, убивало в ней всякую радость и пробуждало недоброе.
– Ты же не ребенок. – Ее голос звучал резко. – Хватит.
А если это не срабатывало, то она командовала:
– Пора накрывать на стол, Софи. Я не буду просить дважды.
– Не будет просить дважды? Вот и отлично, да, тыковка?
– Мэтти, ты делаешь только хуже. Софи, подойти и сделай, что велено.
Почему она так часто ворчала? Почему ей обязательно нужно было отравлять нам веселье? Что изменилось? С каких пор она стала такой строгой, превратилась во вторую бабушку?
Я думала, что она его этим отпугнет. Что Мэтти это не понравится. Как можно этого не понимать?
Поэтому от нас ушел отец? Она его сама оттолкнула?
Мэтти навещал нас реже, чем прежде. Обещал заглянуть – и не приходил. И даже когда мы были вместе, что-то в нем будто перегорело. Казалось, что он заставлял себя улыбаться. А если смеялся, то неискренне.
Я винила не только маму, но и бабушку. Я подслушала достаточно их разговоров, чтобы оценить ущерб от ее заразного недовольства.
– Год прошел, и чего ты ждешь, Амелия-Роуз? Ты хочешь нормальной жизни?
– Мне самой сделать ему предложение?
– Нет, конечно. Нужно как-то все устроить. Он, вообще, знает, что ты хотела бы выйти замуж?
– Думаю, да.
– «Думаю, да» мало. Четко говори о своих желаниях.
– Не хочу на него давить.
– Так и будешь играть в семью даже без кольца на пальце? – Бабушка цокнула языком, выказывая неодобрение. – Ты спишь с ним, я полагаю.
– Мама!
– Я к тому, что у него нет мотивации. Зачем ему связывать себя узами брака, если ты просто так все ему даешь?
– Я…
– А как Софи? Ты не считаешь, что ей не нужна полноценная семья?
Дело было не во мне. И не в бабушкиных представлениях о приличном и неприличном. Просто ее охватила свадебная горячка, от которой тогда лихорадило весь мир.
У бабушки не было паспорта, и она не выбиралась никуда дальше Нью-Йорка, что, однако, не мешало ей обожать