— Да.
— Уже неплохо, верно?
Да. Уже неплохо…
Из-за пива
Он вернулся, хлопнув дверью.
Когда вечер начинается так, он редко заканчивается под счастливой звездой. Я приготовила простой ужин, и стол уже был накрыт. Он поцеловал меня, направляясь к холодильнику.
— Как прошел день, дорогая?
— Неплохо. На работе было несколько тяжелых случаев, но это интересно.
— А что, пива нет?
— Нет, у меня не было времени зайти в магазин.
— Ты действительно думаешь только о себе, о своей работе, о своих пациентах.
— Прости. В следующий раз постараюсь не забыть.
— У меня сегодня был сложный день. Я ни на кого не могу положиться, на работе все приходится делать самому, вокруг меня одни бестолочи. И вот, вернувшись домой, я хочу выпить холодного пива, а его нет.
— Хочешь, я сбегаю куплю? Лавка внизу открыта до восьми.
— Нет, не нужно, выпью что-нибудь другое.
Вечер завершился быстрыми, торопливыми и грубыми объятьями. У меня было ощущение, что ему просто хотелось разрядиться, а еще что он по-прежнему думал о пиве, которое ему не удалось выпить.
Когда я прошу его быть помягче, он заявляет, что я слишком зажата.
Возможно, он прав. Как знать? Некоторые вещи, которых он от меня требует, мне не нравятся, но он уверяет, что все остальные это делают и делают очень неплохо. Малу говорит, что в жизни никогда не надо делать то, что нам не нравится. Но если я не буду делать, я ему разонравлюсь. Таких девушек, как я, пруд пруди, и он неустанно мне об этом напоминает. Я не хочу, чтобы он меня бросил.
Поэтому я иногда себя заставляю.
Надоело
Моя дикция улучшается день ото дня. Челюсть не была сломана, только гематомы, они постепенно рассасываются, да и призрак трубки в горле в конце концов улетучился.
Ванесса навестила меня. Кажется, ей полегчало оттого, что я жив. И теперь, чем мне лучше, тем быстрее к ней возвращается ее прежний характер. Ее немота, возможно связанная с шоком, который она испытала, когда увидела меня в этом состоянии, а главное — в коме, сменилась привычными пакостными выкрутасами. Эта девчонка, в зависимости от настроения, то слаще розового леденца, то стервознее любой занозы. Золотой середины в ее поведении почти не бывает. Любого, кто к ней не привык, это легко выбьет из колеи, так что могу себе представить, каково с ней Соланж. Я-то знаю, как с ней обращаться. Нельзя поддаваться, ни когда она заноза, ни когда конфетка. Ей нужны ориентиры, правила, строгость. И любовь. Все, чего ей не хватало с такими родителями, как наши. Я стараюсь скомпенсировать, исправить, следуя советам психиатра, к которому нас направили, когда я получил опеку. Это приятная девушка. Молодая, динамичная, увлеченная. В моем вкусе. Но замужем и беременная до зубов. Это мой конек: влюбляться в женщин, которые уже влюблены в другого.
Карин была свободна. Исключение. И она ушла.
Меня как сглазили.
Я заполучил расписание Джульетты. Она сама прикрепила его у кровати. Пришлось отчаянно поторговаться, но в результате она сама отметила свои присутственные дни в маленьком календарике. Это помогает мне продержаться в те смены, где менее приятные медсестры или ужасные санитарки. А бывают и такие. Джульетта всегда держится со мной очень доброжелательно. Она умеет находить нужные слова, те, которые успокаивают и дают силы. Когда с тобой случается нечто подобное, без надежной ветки, за которую можешь уцепиться, тебя начинают затягивать зыбучие пески. Тебя ничто не держит. Всего одна ниточка. Она тоже кажется тонкой, но в любом случае надежней, чем я сам. Это я, кто должен защищать граждан от огня, несчастных случаев, падения в горную пропасть и осиных гнезд, — я цепляюсь за маленькую милую медсестру, чтобы она меня защитила. Мир навыворот.
Надоело.
Мой Ты,
единственный плюс того, что мой брат в таком состоянии — он не сможет меня наказать, когда узнает новость. Конечно, пусть бы лучше наказал. Хоть целый год без телика, хоть целую неделю без телефона, я бы не возражала.
Злюсь на себя, ему и так плохо, а тут я еще добавлю. А раз он в таком состоянии, то ничего поделать со мной не сможет. Но проблема в том, что и сделать для меня он тоже ничего не сможет. А значит, я в полном дерьме.
Мне тяжело смотреть на него такого. Конечно, мне полегчало, что он живой, но я не знаю, сколько еще он останется в этой больнице и вернемся ли мы потом к той жизни, что была раньше.
Почему на меня все так валится?
Чего я такого натворила в предыдущей жизни, чтобы так дорого платить в этой?
Надеюсь, что следующая будет получше.
Жертва
Вид у него сегодня утром неважный. Может, хандра одолела. Такое случается. Когда они особенно глубоко осознают, что с ними произошло. Или когда спрашивают себя, как они из этого выберутся. В каком состоянии, с какими осложнениями. Он может двигать головой. Слегка приподниматься. Он еще не видел своего тела, но уже очень скоро меня об этом попросит. Я знаю, они все проходят через эту стадию. Я тоже не очень в форме. От лекарств у меня тошнота. Я набрала три кило, плохо сплю, голова готова лопнуть и еще приливы жара.
Веселого мало…
— Здравствуйте, Ромео. Что, утро сегодня не задалось?
— Бывало и лучше.
— А что не так?
— Все. Ничего. Что может быть «так» в моем положении?
— Например, с сестренкой повидаться?
— Моя сестренка никогда надолго не задерживается.
— Ну тогда повидаться со мной?
Я стараюсь разрядить атмосферу.
— Это единственное, что помогает, — говорит он, глядя мне прямо в глаза.
Я отвожу свои.
— Давайте-ка приведем вас в порядок.
Да уж, этим атмосферу не разрядить…
— Я хочу увидеть, на что я похож. Чтобы вы меня приподняли и я мог оценить масштаб разрушений.
Ну вот, приехали…
— Не уверена, что это хорошая мысль.
— А что это изменит?
— Ваше представление о себе.
— А что, полная катастрофа?
— Нет, но вас это может напугать.
— Я и не такого навидался. Куски тел после железнодорожных самоубийств, дорожные столкновения и обширные ожоги…
— Там были другие. Не ваше собственное тело.
— Плевать, покажите мне. Снимите простыню, пожалуйста.
Снимаю. Слежу за его реакцией. Так я и думала. Он в растерянности поднимает на меня глаза. Почему всегда я? Ну, ясное дело: раз я с ними добра, они привязываются и просят быть рядом в самые тяжелые моменты. Вот и получай на свою голову. Ни один пациент никогда ничего не просит у антипатичных коллег.
— А почему оно такое черное??? — паникует он.
— Это гематома в области таза. На вид впечатляет, но ничего слишком серьезного. Все рассосется.
— Я весь черный от пупка до ляжек, а вы говорите, что ничего серьезного? Вы что, издеваетесь?
— Нет, Ромео, я никогда бы себе не позволила. Но я знаю свою работу. Говорю вам, гематома рассосется.
— И все будет нормально функционировать?
— Надеюсь. Сейчас еще рано говорить. Но думаю, что да.
— В любом случае, какая разница, кому я такой буду нужен?
— Не говорите так, вы ничего не можете знать.
— А вы-то знаете?
— Нет. Никто ничего не знает о будущем.
— Я хотел бы посмотреть на свое лицо.
— А вот это совсем плохая идея.
— Пожалуйста.
— Я настаиваю: это плохая идея.
— Беру на себя.
— Как хотите. Схожу за зеркалом.
Пользуюсь случаем предупредить коллег, что некоторое время буду занята с пациентом: я чувствую, придется посидеть рядом и подержать его за руку. Чтобы он не сломался. Я могла бы не ходить за зеркалом, просто отказать, чтобы защитить его, но раз он так настаивает, значит ему необходимо знать.