На экране маячила багровая, будто обваренная, физиономия мистера Ли.
– Ну? – спросил Родригес, не включая камеры. По лицу Ли скользнула растерянность, но он тут же осклабился и помахал толстой, покрытой густой рыжей шерстью ручищей.
– Как здоровье, дядюшка? – бодро спросил он. – Как дела на пляже? Соскучились по нашим деревенским сплетням?
Родригес стиснул челюсти. Чертов болтун. Жадный непрофессиональный болван.
– Не стоит делиться слишком личным, – мягко сказал он.
– У меня отличный сисадмин, дядюшка Феликс, – все также жизнерадостно ответил Ли. – И при том – конченный параноик. Ну, знаете: кругом агенты ЦРУ, правительство не спускает глаз с граждан, свобода и права личности в опасности, прослушивается все… – Ли загоготал. – Там еще было что-то про облучение и разрушение тонких миров и лобных долей мозга, но это не так важно. Главное – бороться со шпионами. Мальчик позаботился, чтобы добрый начальник мог побеседовать с родственниками интимно, без того, чтобы секретные службы совали нос в разговор. Ваши парни и то не смогли бы устроить все надежнее. Ну как, можно и о личном поболтать, а?
– В прошлый раз ты объявился, чтобы рассказать о новом учителе-растяпе и шамане, которому вдруг надоели туристы. Если свежие новости такие же…
– Шаман, кстати, собирается переселиться в Ятаки. Странный выбор, правда? Гнилое место…
– А еще считается местом силы. И даже такой олух, как ты, дорогой племянник, мог бы уже об этом знать.
– До сих пор он без этой силы прекрасно обходился.
Родригес молча кивнул. Пожалуй, над переездом синьора Чакруна стоит подумать. Конечно, мотивы у него могут быть своеобразные, но… Родригес давно усвоил, что игнорировать действия шаманов – себе дороже.
Ли выжидательно поглядывал на камеру. Его физиономия кривилась от сдерживаемой ликующей улыбки. Очевидно было, что в запасе у агента есть новости и посерьезнее, но он собирается смаковать их как можно дольше, растягивая удовольствие.
– Это все? – холодно спросил Родригес.
– Нет, – торопливо ответил Ли. – Наша почтальонша разругалась со своим дружком и пришла просить, чтобы я вывесил ее анкету на сайте знакомств. Пришлось ей фингал в фотошопе замазывать и заодно морщины. Не поверите, дядюшка Феликс, час убил!
– Это, конечно, важно.
– Еще важнее то, что пока я возился с ее физиономией, она напилась.
– И?
– Оказывается, у нашего пенсионера-цветовода есть любимая внучка.
– Вот как, – проговорил Родригес.
– И две недели назад он отправил ей подарочек на день рожденья. Круглая дата, двадцать пять лет. Небольшую бандероль. Наша бедненькая Розита была возмущена. Она считает, что отправлять ценные подарки и при этом ни разу не написать письма – некрасиво и не по-родственному. Черствость синьора Морено прямо-таки поразила ее. Сердце кровью обливается, как подумаешь о бедной девочке, которой дед так долго не уделял внимания. Я предположил, что письма были электронные.
– Как давно Розита работает на почте?
– Восемь лет.
– Так-так…
– Бандероль ушла Хулии Морено в Москву.
– В Москву! Хорош пенсионер…
– Вы тоже пенсионер, – ухмыльнулся Ли. – Может, не знал, что у него есть внучка? – предположил он. – Бывает же.
Родригес устало прикрыл глаза.
– Я вас уволю, Ли, – процедил он. – Возможно, все это время у нас под носом был предмет! И вы… – он устало махнул рукой. – Что-нибудь еще?
– Мало что ли? – набычился Ли, глядя исподлобья бледными водянистыми глазами. – Я свои денежки отработал.
Родригес посидел с закрытыми глазами, размышляя. Потом взял телефон, набрал по памяти номер.
– Мне нужны сведения о Хулии Морено, Москва, – сказал он. – И свяжите меня с Орнитологом.
ГЛАВА 3
НОВАЯ СУДЬБА
Из дневника Дитера Ятаки, сентябрь, 2010 год
Вести дневник уже нет ни сил, ни желания. Разум подсказывает мне, что позже я буду сожалеть об этом – из одних наблюдений за моими учениками можно было бы сделать книгу. Но сейчас все кажется серым, однообразным и не стоящим интереса. Возможно, это депрессия, но ближайшую упаковку прозака можно найти разве что в Санта-Крузе; придется справляться самому.
Вечера я провожу либо в одиночестве, либо в компании отца Хайме за бутылкой дешевого джина, судя по сизому носу и оплывшей фигуре священника, тот явно злоупотребляет спиртным. Вскоре после моего приезда падре слег с приступом лихорадки, чередующейся с запоем, – священник считает джин не только утешением, но и универсальным лекарством. Мне остается лишь читать – благо, я под завязку загрузил ноутбук беллетристикой, а генератор в деревне включают почти каждый день, – да с особой въедливостью проверять работы учеников.
Поначалу отец Хайме с настойчивостью, переходящей в невежливость, предлагал мне исповедаться. Неизвестно, чего в этом было больше, искреннего рвения или любопытства. Несколько раз повторил ему, что я агностик, но падре не успокаивался и уверял, что в этих местах без исповеди мою душу подстерегает какая-то особенная опасность. Похоже, старикан слишком долго не был в городе: даже на фоне провинциальной окраины Нюрнберга, где я прожил последние десять лет, жизнь в Ятаки вполне идиллическая, хоть и безалаберная. В конце концов, падре отстал – я прятался от него несколько дней, и, видимо, отец Хайме побоялся потерять единственного собеседника и собутыльника.
В свете керосиновой лампы детские каракули кажутся мне фантастическими насекомыми. Случается и наоборот, когда я принимаю за неудачно написанное слово забравшуюся на тетрадь многоножку или москита. Такие мелкие галлюцинации случаются со мной все чаще и почти всегда связаны с воспоминаниями об аварии. Как ни стыдно признать, я постепенно перестаю воспринимать гибель девочки как трагедию. Катастрофа начинает казаться мне абстрактным толчком судьбы, зачем-то направившим меня в Ятаки. Ночные кошмары, полные льда и визга тормозов, отступают. Правда, их сменили головокружения, после которых появляется чувство смутной угрозы, исходящей из болот. Мне все чудится чей-то безумный взгляд, ищущий меня, высматривающий из трясины. Мне снятся вымершие звери и женщины с пустыми глазами.
Скорее всего, это побочное действие лариама, который я аккуратно принимаю дважды в неделю для профилактики малярии. Что за гнусное лекарство!
Это был несчастный случай. Я ни в чем не виноват. Я просто не справился с управлением – это могло случиться со всяким на том обледенелом шоссе. С любым.
Асунсьон, август, 1956 год
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});