по пятам. Вот он ухватил зубами за край плаща, и плащ затрещал, расползаясь. Половина его осталась в пасти зверя. Фотограф прибавил скорости, но и медведь не отставал. Он ухватился зубами за штанину и оторвал кусок до самого колена.
— Что же вы сидите? — закричал фотограф дурным голосом. — Помогите!
Егеря и сами поняли, что дело нешуточное. Двое спрыгнули с машины. Горбатый развернулся на них и люди с необыкновенной легкостью взлетели в кузов. Фотограф замешкался и не смог воспользоваться минутной передышкой. Горбатый снова погнался за ним.
— Палки берите! — слышались тревожные голоса. Вооружившись палками, люди сошлись с медведем. Горбатый был зол и смел! Он встречал и отбивал удары, ревел от боли, но лез вперед. Наконец до него дошло, что биться дальше бесполезно и глупо, и пора, пока не поздно, уносить ноги. Он круто развернулся и побежал в сторону леса. Егеря в азарте гнались за ним. Горбатый влетел на пологий бугор и с разгону прыгнул на одиноко стоящую сосну. Он подпрыгнул так высоко, что уцепился за ствол метрах в трех от земли. Дерево было высокое и толстое, нижние ветки начинались на высоте метров в шесть. Добравшись до них, медведь ухватился лапами за ветвь и стал смотреть на людей, которые, потрясая палками, стояли под деревом. Так он провисел довольно долго, поглядывая вниз и скаля зубы. Но, по-видимому, устал. Тогда он перехватился за ветку зубами и опустил лапы. Взрывом хохота был встречен этот невиданный трюк!
— Вот этот настоящий зверь! — сказал Григорий в обходе которого и выпускали медведей.
Когда вернулись к машине, оказалось, что медведи мало-помалу разбрелись и только два медвежонка плелись за людьми, не желая оставаться наедине с лесом.
— Что-нибудь надо сделать, Григорий! — сказал старший охотовед. — Так их нельзя оставить, еще в поселок притащатся…
Машину загрузили клетками, и она ушла. На поляне остались Григорий и два медвежонка, с которыми надо было «что-то сделать», а попросту — как-то отделаться от них…
Григорий шел по тропе, а следом, поскуливая, бежали медведи. Прошли уже километра два, а они не отставали.
— Ну хватит! — остановился Григорий. — Разбегайтесь, косолапые!
Не тут-то было! Они и не думали разбегаться. Их нисколько не манил лес, они забыли, что такое свобода. Единственной их заботой было не отстать от человека, идти туда, куда идет он. Человек стал для них всем, ничего другого они не знали и не хотели знать…
Григорий направился вверх по ручью, берущему начало из Светлого ключа. Ручей местами был широк и топок, выше по течению начинались обрывистые берега, не очень высокие, но довольно крутые. Здесь Григорий по бревну, перекинутому с берега на берег, перешел на противоположную сторону. Медвежата, потоптавшись у начала мостка, тоже перебежали по бревну и быстро догнали егеря. Тогда Григорий свернул с тропы и пошел по крутому склону, по самой осыпи, цепляясь за крепкие ветки кустарника, — только так и можно было здесь удержаться. С трудом забравшись на верхушку сопки, он смотрел, как отчаянно карабкаются по его следам медвежата. Вот один оступился и поехал вниз. Второй покатился следом. Оба медвежонка исчезли в облаке пыли…
Григорий спустился по противоположному склону сопки. Он шел к своему кордону, жалел глупых медвежат и чувствовал себя в чем-то виноватым…
Горбатый забрался В развилку ветвей, и отдыхал, испуганно оглядываясь. Он видел, как люди полезли в кузов, груженный клетками. Потом машина заурчала, тронулась и скрылась за деревьями. Горбатый видел, как ушел егерь в сопровождении двух толстеньких медвежат. Когда все стихло, успокоилось, Горбатый разволновался. На него надвигались тревожные запахи темнеющего леса, из-за холмов, поросших курчавыми соснами, тянуло пронизывающим холодом. Уже смеркалось, где-то поблизости слышалось старческое поскрипывание дерева, длинными переливами звучала песня дрозда. Вдруг Горбатый вздрогнул — позади негромко стукнуло, прошелестели сухие листья. Он повернул голову, стреляя глазами по сторонам.
Медленно шла косуля. Приближалась… Она только что запнулась о ветку и слегка прихрамывала. Голова ее была высоко поднята, влажный нос шевелился. Горбатый замер и облизнул губы. Ему захотелось зареветь от страха. Он втиснулся как можно глубже в развилку, блестящие глаза неотрывно следили за влажными ноздрями косули, которые беспрерывно двигались, настороженно втягивая сырой воздух леса. Но вдруг какой-то иной инстинкт пробудился в медведе. Не сознавая, что делает, Горбатый вытянулся вдоль ветки и прыгнул на остановившуюся под, деревом косулю. Как тяжелый мешок шлепнулся он на землю, но передняя лапа, описав дугу, угодила в шею животному, и острые когти порвали сонную артерию. Косуля бросилась зигзагом: вправо, влево, но далеко не ушла…
Медведь пошел по следу, пахнущему кровью, я скоро обнаружил мертвую косулю. Он хотел взреветь, напряг горло и… волна ярости ударила в голову! Ошейник! Он не давал ему реветь, не позволял дышать полной грудью, впиваясь в горло все глубже и глубже… Горбатый рванул по шее когтистой лапой, замычал, упал на землю, катался по траве, выдирая с груди, головы и горла клочья шерсти… И вдруг ему сделалось легко. Он поднялся, набрал полную грудь воздуха и огляделся кругом. Наконец он освободился и от ошейника, и от людей. Переваливаясь на лапах и низко к земле опустив голову, Горбатый пошел к убитой им косуле…
3
Лес после половодья стоял еще совсем голый, продутый весенними ветрами. Эхо весело отзывалось на барабанные трели дятлов. Обнажилась на земле прошлогодняя листва и хвоя, прела, источая крепкие запахи. Сквозь прель просовывались острые, как шпаги, зеленые ростки. Некоторые из них разворачивались в затейливые фигуры: звезды, прямоугольники, овалы. У других ростков уже можно было различить наметившуюся форму листа: гладкого, зубчатого, округлого или продолговатого…
Лес был красив, звонок и пуст.
Дикие обитатели этих мест знали, что ранняя весна самое трудное для жизни время, но по-своему приспособились к ней: нелегкой ценой добывали скудную пищу и, худея с каждым днем, с нетерпением ожидали великих перемен.
Над верхушками деревьев плыл ястреб, высматривая добычу. Вот он, покрутив головой, стал быстро снижаться, ловко лавируя между стволами. Раздался мягкий шлепок! Острые когти глубоко вонзились в пушистую спину белки, широкие крылья накрыли зверька. Сосновая шишка, помеченная беличьими зубами, с шелестом покатилась по сухой листве в балку…
Один из двух медвежат, бредущих не спеша по склону балки, подпрыгнул и ударил шишку лапой, принял за мышь… Понюхал — нет, не то, и побрел дальше. Мыши шуршали в прошлогодних подсохших листьях, но сколько медвежата ни гонялись за ними, не могли поймать ни одной. От голода они принимались жевать сухую траву, но с отвращением выплевывали — она была жесткая и горькая. В одном