Читать интересную книгу Адская бездна. Бог располагает - Александр Дюма

– С какой стати здесь собралось столько народу? – обратился к Трихтеру Самуил. – Разве меня ждали?

– Нет, это празднуют начало пасхальных каникул, – объяснил Трихтер. – Ты подоспел как раз вовремя. Там сейчас теплая встреча лисов.

– Так идемте же, – сказал Самуил.

Хозяин гостиницы, предупрежденный о прибытии Самуила, уже спешил к нему с видом одновременно важным и подобострастным.

– Ба! Вы не слишком торопитесь! – заметил Самуил.

– Прошу прощения, – отвечал хозяин. – Дело в том, что сегодня вечером мы готовимся к встрече его высочества принца Карла Августа, сына баденского курфюрста. Он посетит Гейдельберг проездом в Штутгарт.

– Мне что за дело? Он всего лишь принц, а я король.

Юлиус, подойдя к Самуилу, наклонился к его уху и чуть слышно спросил:

– Не помешает ли присутствие принца тому, что мы должны предпринять этой ночью и завтра?

– Полагаю, что напротив.

– Отлично. В таком случае вперед!

И Самуил, Юлиус и Трихтер вошли туда, где кипело буйное праздничное сборище, которое Трихтер назвал теплой встречей лисов.

VII

Теплая встреча лисов

Когда дверь огромной залы распахнулась перед ними, Юлиус вначале не мог ничего ни рассмотреть, ни расслышать. Дым ослепил его, шум – оглушил. Но мало-помалу он освоился и несколько мгновений спустя уже мог различать шквалы криков и видеть облака табачного дыма. Потом в мерцании огромных люстр, слабом, как первые лучи рассвета, едва пробивающиеся сквозь толщу тумана, он в конце концов разглядел движение силуэтов, смутно напоминающих человеческие.

Ура и виваллера! Здесь были совсем желторотые студенты, способные длиной бороды посрамить любого халдейского мудреца; попадались также усы, которым позавидовала бы плакучая ива. Иные одеяния поражали самой забавной причудливостью: в толпе мелькали то магистерская шапочка Фауста, увенчанная пером, достойным головного убора гурона; то чудовищный галстук, в пышных складках которого голова его владельца по временам тонула без следа; то массивная золотая цепь, болтающаяся на голой шее. Но особенно часто на глаза попадались кружки, своими размерами способные смутить бочку, и трубки, вид которых ужаснул бы печную трубу.

Клубы дыма, вино, льющееся рекой, оглушительная музыка, взрывы хорового пения, больше похожие на рев, головокружительное вальсирование до упаду, звонкие поцелуи, запечатлеваемые на свежих щечках девушек, хохочущих во все горло, – все это смешивалось в странном дьявольском круговороте, напоминающем фантазии Гофмана.

В зале появление Самуила вызвало не меньший восторг, чем на улице. Ему тотчас принесли его трубку и его царственный великанский рёмер, полный до краев.

– Что там? – спросил он.

– Крепкое пиво.

– Еще чего! Разве я похож на школяра из Йены? Выплесни это и принеси мне пунша.

Кубок наполнили пуншем. Туда вошло больше пинты. Самуил осушил кубок одним глотком. Залу потрясли дружные аплодисменты.

– Вы сущие мальчишки, – сказал Самуил, а потом, выдержав паузу, продолжал: – Однако я с горечью замечаю, что танцам недостает темперамента, да и пение вяло. – И обернувшись к оркестру, он крикнул: – Фанфары, ну же!

Затем Самуил направился прямо к золотому лису, танцевавшему с первой красавицей бала. Без церемоний отобрав у него партнершу, он сам закружился с ней.

Вся зала тотчас замерла, молчаливая, напряженно-внимательная. В танце Самуила было что-то странное, глубоко волнующее и властно притягивающее внимание зрителей. Начал Самуил с серьезным, почти суровым видом, потом его движения приобрели нежную замедленность влюбленного, гармонию которой порой внезапно нарушал резкий порывистый жест. Кружение убыстрялось – теперь это был вихрь, непостижимо стремительный, страстный, разнузданный, исполненный всепобеждающей мощи. Но вдруг, посреди этого безумного восторга, он мгновенно охладевал, переходя от лихорадочного блаженства к презрительному равнодушию, и на его губах проступала ироническая складка. В иные мгновения взор его наполнялся такой непередаваемой печалью, что сердце сжималось от жалости к нему, но глумливая гримаса или холодное пожатие плеч тотчас изгоняли этот сентиментальный порыв, делая его смешным и жалким. А то внезапно его меланхолия сменялась едкой горечью, в глазах загорался мрачный пламень, и тогда партнерша начинала трепетать в его объятиях, словно голубка в когтях грифа.

Это был неслыханный танец, в единый миг преодолевавший грань между небом и преисподней. Что до зрителей, то они не знали, плакать им, смеяться или содрогаться от ужаса.

Наконец Самуил застыл на месте, заключив свой танец таким страстным и заразительным кружением, что прочие танцоры, до этого неподвижно смотревшие на него, не устояли на месте, словно вовлеченные в водоворот, и следующие четверть часа вся зала неслась в умопомрачительном урагане вальса.

Затем Самуил уселся на свое место. Ни одна капелька пота не выступила на его лбу. Он только потребовал, чтобы ему принесли второй кубок пунша.

Один лишь Юлиус не участвовал в этой вакханалии. Он тонул в океане шума, а мысли его были далеко – в тихом доме ландекского пастора. Странное дело! В этой буре хриплых криков он не слышал ничего, кроме нежного голоса девушки, объясняющей ребенку алфавит под сенью деревьев.

Хозяин гостиницы, приблизившись к Самуилу, что-то шепнул ему. Оказалось, прибыл принц Карл Август и испрашивает у короля студентов разрешения посетить теплую встречу лисов.

– Пусть войдет, – сказал Самуил.

При появлении принца студиозусы в знак приветствия приподняли фуражки, один лишь Самуил не прикоснулся к своей. Он протянул принцу руку и произнес:

– Добро пожаловать, кузен.

И указал ему на место рядом с собой и Юлиусом.

В эту минуту маленькая гитаристка, только что пропевшая песенку Кёрнера, стала обходить публику, собирая пожертвования. Она остановилась перед Карлом Августом. Он оглянулся, пытаясь найти кого-нибудь из своей свиты, чтобы девочке дали денег. Но никому из сопровождающих не позволили войти в залу вместе с ним.

Тогда принц повернулся к Самуилу:

– Не соблаговолите ли вы заплатить за меня, сир?

– Охотно.

И Самуил, достав кошелек, сказал цыганочке:

– Держи. Эти пять фридрихсдоров от меня, короля, а вот тебе еще крейцер от принца.

Здесь надобно заметить, что крейцер стоит немного больше одного лиара.

Неистовые рукоплескания потрясли залу. Сам молодой принц улыбался и аплодировал вместе со всеми.

Спустя несколько минут он удалился.

Почти тотчас Самуил жестом поманил к себе Юлиуса и шепнул ему:

– Пора.

Юлиус молча кивнул и вышел.

Между тем разгул достиг крайних пределов. Пыль и табачный дым в зале сгустились уже настолько, что воздух в нем стал непроглядным, как декабрьский туман. Теперь уже было совершенно невозможно разглядеть, кто входит туда и кто выходит.

Самуил поднялся и в свою очередь незаметно проскользнул к выходу.

VIII

Самуил почти удивлен

Была полночь – час, когда в немецких городах, даже университетских, все давно погружено в сон. В Гейдельберге уже часа два не бодрствовала ни одна живая душа, кроме участников теплой встречи лисов.

Самуил направился в сторону набережной. Он шел, выбирая самые пустынные улицы, и то и дело оглядывался, проверяя, нет ли слежки. Так он достиг берега Неккара и еще какое-то время шел вдоль реки. Потом вдруг свернул вправо и по склону горы стал подниматься к руинам Гейдельбергского дворца.

У подножия тропы, ступенями поднимавшейся по крутому откосу, Самуила вдруг остановили. Человек, внезапно выступивший из мрака, особенно густого под сенью купы деревьев, приблизился к нему и спросил:

– Куда вы идете?

– Поднимаюсь на вершину, дабы приблизиться к Господу, – отвечал Самуил условленной фразой.

– Проходите.

Самуил продолжил свое восхождение и вскоре добрался до верха лестницы.

Когда он направился ко дворцу, второй караульный, отделившись от стены там, где была потайная дверь, спросил:

– Что вы делаете здесь в столь поздний час?

– Я делаю… – начал было Самуил, но, вместо того чтобы проговорить до конца пароль, вдруг осекся. Ему вздумалось пошутить. Это была одна из тех странных причуд, что порой овладевали его умом.

– Вы спрашиваете, что я здесь делаю в такой час? – повторил он тоном жизнерадостного простака. – Да ничего, черт возьми! Прогуливаюсь.

Караульный вздрогнул и, словно в порыве гнева, с силой ударил в стену кованой тростью, которую он держал в руке.

– Мой вам совет: ступайте-ка своей дорогой, – сказал он Самуилу. – Ни это время, ни это место не годятся для прогулок.

Самуил пожал плечами:

– А вот я желаю полюбоваться развалинами в лунном свете. Кто вы такой, чтобы мне в этом помешать?

– Я один из караульных, стоящих на страже дворца. Нам приказано никого сюда не пропускать после десяти вечера.