Читать интересную книгу Новеллы - Аугуст Гайлит

Хе, черт, подумалось ему, чего только ты не вытворял в жизни, каких только лихих дел за тобой не водится, но что ты выкинешь такую штуку, - этого я от тебя никак не ожидал! А что, если сейчас встать и сказать этим людям, мол, так и так: я убивал, крал, жег, в тюрьме сидел, - берегите получше свои карманы и стерегите коняг! Что если открыть им, какую шельму они почтили своим присутствием? То-то бы, поди, кинулись, сверкая пятками, к дверям и скорее за вожжи. А Ивола? Что бы сделала Ивола?

- Ивола! - вдруг влюбленно прошептал он, моя маленькая, милая, любимая Ивола!

Нет, нет, он никогда никому не расскажет о своей жизни. Он постарается скрыть свое преступное прошлое, постарается стать человеком, добропорядочным человеком, почти таким же, как его Ивола!

3.

На хуторе еще вовсю заливалась свадебная гармонь, а Тоомас уже побежал в поля.

Какое-то безудержное, хмельное чувство переполняло его существо, ему хотелось кричать, орать, гикать. Он бежал по полям, смотрел, приостанавливался и снова устремлялся дальше. Все это его — эти нивы, луга и леса, и даже та речка, что течет, вздувшись от талых вод? Уж не сон ли это, не обман ли зрения, может, господь Бог решил над ним подшутить? Ему не нужно будет больше рыскать волком по лесам и охотиться за добычей? Да, теперь он богатый хозяин, богаче любого другого в округе. У него есть плодородные нивы, хлева, полные живности, дом, где его ждет жена. И ему не нужно больше бояться людей, не нужно ползать перед ними презренным ужом. Он волен уходить и приходить по своему усмотрению, и все почтительно должны снимать шапки. Не это ли осуществление его мечты о славном и счастливом будущем?

Господи, неужели это правда, неужели это действительно так? Может, еще наступит пробуждение и он обнаружит себя опять в тюрьме или где-нибудь в лесу под вывороченным корнем дерева?

Он сел в поле на камень, взял горсть земли и растер ее в пальцах. Его земля, его душистая землица! Он засмеялся, как ребенок. - Вот так, сказал он себе, - вот тебе и преступник. И все это он обрел без грабительства, без воровства, без крови, и никто ничего у него не отнимет. Словно дождь божий пролился на него, знай только подставляй руки, чтобы ни росинки не капнуло мимо. И отчего именно ему выпало быть этим счастливцем, этим избранным?

- А, пустое, - воскликнул он вдруг, - что мне поля и постройки, когда есть Ивола, милая, добрая, красивая Ивола!

Он бы от всего отказался, все раздал бедным, пеплом бы все по ветру пустил, лишь бы только ему оставили его Иволу, и ничего больше ему не нужно. Или у него воли и сил недостаточно? Он всюду найдет себе работу и кусок хлеба, если Ивола пойдет с ним.

Странно, - у него, у Тоомаса, и вдруг есть жена... кто бы мог такое себе представить! Жена, за которой бегала вся волость, все эти богатые дворохозяева и прочие им подобные. Все они ходили домогались ее, но ни один из них не был Иволе по нраву, ни один не был люб, кроме него, Тоомаса!

- Сто девять чертей! - припомнились Тоомасу слова возчика торфа. Взять бы сейчас доброго коня и помчаться бы ветром по дороге! И никто бы не ловил его, не гнался за ним с бранью, - скачи себе, бунтуй, даже, хочешь, продай коня первому встречному, нимало при этом не боясь. Да уж, неисповедимы пути Господни и чудесны дела и желания его, ничего не поделаешь!

Погоди-ка, подумал он со смехом, надо заглянуть к Кантерпассу — не отравился ли часом этот стервец от зависти? Он его намеренно не пригласил на свадьбу, не пристало же такой церковной крысе быть там, где собираются богатые хуторяне... Журавль, этот Кантерпасс, хмыкал Тоомас, длинноногий журавль, щуплый и жилистый, сытости в нем ни на маковое зерно. Работать и то ему лень, прощелыге, а если что и делает, так много ль добра иголкой сколотишь... Так и прозябает, провожая жизнь день за днем к смерти ближе.

- Ну, здорово, старый раструб! - сказал Тоомас, входя в хибару Кантерпасса. - Я, собственно, заглянул сказать, чтобы ты, стервец, лентяя-то шибко не праздновал. У тебя рента за год не плачена, а я же, если терпение выйдет, шутки шутить не буду. Я человек крутой и не потерплю неаккуратности. Но не будем об этом сегодня, в день свадьбы, время есть еще подумать и решить, что с тобой делать и как поступать. Вот, я тут тебе и водки принес, иначе ж где тебе, бедолаге, и взять бы ее было.

Усы портного встопорщились, он усмехнулся:

- Теперь ты счастлив? - спросил он.

- Да, счастлив, - ответил Тоомас. - Это не каждому выпадает. Не всяк, вишь ли, заполучает себе такую жену и хутор.

- А, пустое! Чего там такого получать, - посмеялся портной. - Она уже стара довольно и к тому же хромонога.

- Хромонога? - воскликнул Тоомас. - Да нет, я не заметил.

- Заметишь еще, как поживешь, - отечески произнес Кантерпасс, - и не то еще заметишь... Что не один мужик ходит к Иволе переспать, когда тебя дома нет!

Тоомас резко вскочил, кровь бросилась ему в голову, глаза засверкали гневом. Он саданул кулаком по столу так, что утюг грохнулся на пол.

- Портной! - прошипел он. - Портной! - рявкнул Тоомас и схватил Кантерпасса за горло. - Не говори мне таких пакостей, упаси господи твою бедную душу! Да я тебя как клопа поганого ногтем раздавлю, ты, мразь, глумливая церковная крыса — портняга разэдакий!

Он влепил портному несколько затрещин, в ярости перевернул стол, раскидал шитье и опрометью выскочил из лачуги.

- Дрянь эдакая, - бушевал он. - Такое об Иволе плести!

Он долго не мог успокоиться, не пошел даже домой, лежал в подлеске, слушал, как гуляет свадьба, шум которой доносился сюда с хутора, и думал. Что-то неотступно грызло его, что-то душило, как будто кто-то холодными пальцами стискивал ему горло. Не один мужик ходит переспать к Иволе! - повторил он про себя, - и на него снова накатила ярость. Как ужаленный, он вскочил и вновь заметался по краю поля. Господи, если это правда, то как же тогда, как же тогда?.. Небось что-то этому проклятущему портному известно, он ведь многие годы здесь живет и поди многое видел. Окно его лачуги ведь смотрит как раз на хутор, сверкает зорким орлиным глазом во тьме. Все оттуда видно, как на ладони, и кто уходит, и кто приходит. Один он, Тоомас, слеп и глух — ничего не видит и не слышит.

Господи, если это правда, как же тога, как же тогда... Он ходил по обложке поля и не мог отделаться от этой навязчивой мысли. Красное солнце спускалось за синие леса, в воздухе кружила стая птиц. С хутора не смолкая несся топот пляшущих ноги заливистый голос гармошки. Тоомасу хотелось убежать, укрыться от всего этого шума. Так он ему сейчас был противен. Он вдруг неожиданно ощутил себя одиноким и чужим. Чужим, которому нечего здесь больше делать.

- Ивола, - шептал он, и реденькая, клочком, борода его дрожала.

Нет, это не могло быть правдой, это не смеет быть правдой! Портной просто из зависти сказал гадость. Плешивого взяла обида, что не он стал здесь хозяином и что даже на свадьбу его, шута старого, не пригласили. Ну, кончено, так оно и есть, так оно и есть! А он, Тоомас, принимает его слова за чистую монету и страдает, думает.

Мысль эта показалась Тоомасу настолько убедительной, что он даже улыбнулся. И в самом деле, что такого произошло? Все это просто злоба и зависть. Успокоившись таким образом, Тоомас под вечер пошел домой.

Гости танцевали, пели и пили, но он не присоединился к ним. Он поискал Иволу и, увидев жену, радостно окликнул ее:

- Слышь, Ивола, подойди-ка сюда на чуток!

Жена улыбнулась ему и подошла.

- Боже небесный, - ахнул Тоомас, - и впрямь хромая! Это ж надо же — и впрямь хромая! И как я этого раньше не разглядел?

Он громко рассмеялся, похлопал жену по плечу, - он был несказанно рад. Даже хромота жены показалась ему настолько трогательной, что ему захотелось подхватить жену на руки и носить ее как маленького младенца. Бедняжка, подумал он про себя, она не может нормально ходить, ей и больно, и неудобно, должно быть, да и вообще ни побегать, ни попрыгать в охотку! Ивола стала в его глазах еще более притягательной и близкой, ведь и у нее был тоже какой-никакой изъян, рядом с которым его, Тоомаса, проступки уже не выглядели такими уж страшными.

Дни проходили в упорном труде. Тучнели нивы, зеленели луга, на хуторе поселились достаток и счастье. Даже батраки и поденщицы больше не сбегали от крутого нрава Иволы, ибо все заботы теперь лежали на Тоомасе. Он берег и лелеял свою жену. Ивола была его божеством, на которое он смотрел с детской влюбленностью и благоговением. Никогда не знавший женщин и женской ласки, он почитал Иволу воплощением красоты, доброты и нежности. Он не мог поверить в свое счастье, ласкал, нежил жену, говорил ей всякие милые несуразицы. Что только ни делал, чтобы ей не пришлось жалеть о своем выбор,. Ходил за женой по пятам как пес, всегда готовый исполнить малейший ее каприз. И представлял себе Иволу юной и стеснительной девушкой, которую нужно было оберегать и окружать особо трогательным вниманием и заботой.