Читать интересную книгу Завещание чудака - Жюль Верн

— Где твой хозяин? — спросили его.

— Не знаю.

— Когда он ушел?

— Не знаю.

— А когда вернется?

— Не знаю.

Томми действительно ничего не знал, потому что Макс Реаль ушел из дому рано утром, ничего не сказав своему слуге, любившему, как все дети, долго спать. Но газета «Чикаго глоб» не могла остаться совсем без информации, касающейся Макса Реаля. Нет! Будучи одним из «шестерки», он уже стал предметом многочисленных публикаций.

Макс Реаль, молодой талантливый художник, больше всего любил пейзажи. Его полотна уже начинали покупать. Будущее готовило ему блестящее положение в мире искусства. Он родился в Чикаго, но носил французскую фамилию, потому что был родом из семьи коренных жителей города Квебек[49]. Его мать несколько лет назад овдовела и вернулась на родину, в Канаду. Но в ближайшем будущем миссис Реаль, страстно любившая сына, намеревалась переселиться к нему в Америку. Макс Реаль обожал ее. Редкая мать и редкий сын! Вот почему он тотчас же поспешил известить миссис Реаль о том, что выбран в число занимавших особо почетное место на похоронах Уильяма Дж. Гиппербона.

Максу Реалю исполнилось двадцать пять лет. Он отличался изящной, благородной внешностью типичного француза. Ростом он был выше среднего, с темно-каштановыми волосами, с такой же бородой и с темно-синими глазами. Держался независимо, но без тени надменности или чопорности. Улыбка очень приятная, походка бодрая и смелая, что указывает обычно на душевное равновесие, являющееся источником неизменной радостной доверчивости. Макс обладал большой долей жизненной силы и, разумеется, был храбр и великодушен. Остается добавить, что его отец, офицер, умирая, оставил очень небольшое состояние.

Встречи с третьим «шансером», Гарри Кембэлом, газетчикам не пришлось долго добиваться. Он всегда к их услугам. Гарри Т. Кембэл был журналистом и главным репортером популярной газеты «Трибюн». Тридцати семи лет, среднего роста, крепкий, с симпатичным лицом, с маленькими пронзительными глазками, с исключительно тонким слухом и нетерпеливым выражением рта. Живой как ртуть, ловкий, словоохотливый, энергичный, не знающий усталости, он был известен и как искусный сочинитель всевозможных «блефов», которые можно назвать «американскими гасконадами»[50]. Всегда активный, одаренный неколебимой силой воли, способный на смелые, решительные поступки, он предпочел остаться холостяком, как и подобает человеку, ежедневно проникающему в частную жизнь других людей. В общем, добрый товарищ, вполне надежный, уважаемый коллегами. Да, совершенно излишне было расспрашивать Гарри, он сам первым громко заявил:

— Да, ребята, это я, Гарри Т. Кембэл, меня видели вы вчера марширующим около колесницы. Обратили внимание, как я держался? Никогда в жизни не присутствовал на таких уморительных похоронах.

— А как вы думаете, — спросили его, — что произойдет пятнадцатого апреля?

— Произойдет то, что нотариус Торнброк ровно в полдень вскроет завещание.

— И шестеро будут объявлены единственными наследниками покойного?

— Разумеется!

— Кто знает!

— Не хватало, чтобы нас побеспокоили, ничем за это не вознаградив! Представьте: одиннадцать часов на ногах по всему городу.

— А вы не предполагаете, что в завещании содержатся распоряжения более или менее странные?

— Это возможно. От оригинала всегда жди чего-нибудь оригинального. Во всяком случае, если его желание исполнимо, то нет проблем, а если неисполнимо, то, как говорят во Франции, «сделается само собой». Могу только заверить присутствующих — на Гарри Т. Кембэла можно положиться, в любых обстоятельствах он не отступит.

Да! Ради чести журналиста он не отступит, в этом могут быть уверены все, кто его знает, и даже те, кто не знает (если только найдется такой человек среди населения Чикаго). Даже если пойдет речь о путешествии на Луну, решительный репортер отправится и туда.

Какой контраст между этим живым и смелым американцем и его сонаследником, известным под именем Германа Титбюри, жившим в торговом квартале города! Сотрудники газеты «Штадт-цейтунг» позвонили у дверей дома № 77, но не смогли проникнуть в квартиру.

— Мистер Герман Титбюри дома? — спросили они в приотворившуюся дверь.

— Да, — ответила какая-то великанша, неряшливо одетая, непричесанная и похожая на драгуна в юбке.

— Может ли он нас принять?

— Отвечу, когда спрошу об этом миссис Титбюри.

Оказалось, что существовала также миссис Кэт Титбюри, пятидесятилетняя особа, на два года старше своего мужа. Ответ, переданный в точности ее прислугой, был следующий:

— Мистеру Титбюри не для чего вас принимать, и он удивляется, что вы позволяете себе его беспокоить.

Между тем вопрос шел лишь о том, чтобы получить доступ в его квартиру, а отнюдь не в его столовую, и получить несколько ответов на вопросы, а не несколько крошек с обеденного стола. Но двери дома № 77 так и остались запертыми. Негодующие репортеры несолоно хлебавши вернулись в редакцию.

Герман Титбюри и Кэт Титбюри представляли собой чету, самую скупую из всех, когда-либо совершавших свой путь по этой «долине слез» (правда, от себя они не прибавили ни единой капли). Два сухих, бесчувственных сердца, бившихся в унисон. К счастью, небо отказалось благословить их союз, и род Титбюри заканчивался с ними. Они нажили себе состояние не торговлей и не промышленностью. Супруги посвятили себя деятельности мелких банкиров, скупщиков векселей по дешевой цене, ростовщиков самой низкой категории. Эти жадные хищники разоряют людей, оставаясь под покровительством закона, который, по словам великого французского романиста, был бы очень удобен для негодяев… если бы не существовало Бога!

Титбюри — человек невысокого роста, толстый, с рыжей бородой совсем такого же цвета, как волосы его жены. Железное здоровье позволяло им обоим не тратить и полдоллара на лекарства и на визиты врачей. Обладатели желудков, способных все переварить (желудков, какие должны бы иметь только честные люди), они жили на гроши. Чета Титбюри жила в доме с окнами, узкими, как их мысли, снабженными, как их сердца, железными решетками, в доме, похожем на сундук с секретным замком. Его двери не открывались ни для посторонних, ни для членов семьи, — кстати, родни у них не было, — ни для друзей, которых они никогда не имели.

Сильное впечатление произвело на Германа Титбюри его имя, напечатанное в знаменитом первоапрельском номере газеты «Трибюн». Но не было ли еще каких-нибудь жителей Чикаго с такой же фамилией? Нет! Ни одного, во всяком случае, ни одного на улице Робей-стрит, в доме № 77. Допустить же, что он рисковал сделаться игрушкой глупого розыгрыша… о нет! Герман Титбюри уже видел себя обладателем шестой части громадного состояния и лишь досадовал на судьбу, не позволившую ему стать единственным наследником. К остальным претендентам он чувствовал презрение и злобу, вполне солидаризируясь с коммодором Урриканом. Читатель легко себе представит, что господин Титбюри и его жена думали о пяти «самозванцах». Разумеется, тут судьба допустила одну из тех грубых ошибок, какие ей очень свойственны, предлагая этому, мягко выражаясь, несимпатичному человеку часть наследства Уильяма Гиппербона.