Мысленно обзывая ее неповоротливой черепахой, Грегор на всякий случай стал прямо под люк. Алана и в самом деле могла оступиться в темноте и свалиться вниз. Как будто мало им синяков и шишек.
Грегор вполголоса выругался. До свободы было еще очень далеко. Ведь выбраться из подземной тюрьмы – еще не значит освободиться. Предстояло еще выбраться из замка. У Грегора не было возможности узнать, как устроено жилище Гоуэнов. Алана тоже мало что видела. Значит, придется действовать по наитию и молиться, чтобы им повезло. «Да уж, удача – капризная дама», – подумал Грегор. И, похоже, в последнее время она от него отвернулась. Как может считать себя удачливым тот, кто едва не обручился с женщиной, на которой уже раздумал жениться? И в эту яму он не угодил бы, если бы удача не изменила ему. Заслужит ли он на сей раз благосклонность фортуны?
Грегор не знал, отчего у него напрочь пропала охота жениться на Мейвис. Он предпочитал думать, что его нежелание вступать в брак вызвано чересчур долгими и мрачными раздумьями на этот счет и естественным нежеланием закоренелого холостяка связывать себя узами брака. Но в глубине души он чувствовал; за этим нежеланием стоит что-то еще. Не желая в том признаваться самому себе, Грегор в душе оставался романтиком. Он мечтал получить от брака то, что уже имели его родные братья и двоюродный брат – союз души, сердца и разума. Он думал, что смирился с мыслью о том, что не стоит мечтать о несбыточном, о том, что ему недоступно. Но оказалось, что убить в душе мечту не так-то просто. Мейвис была женщиной хорошей и достаточно состоятельной. Женитьба на ней принесла бы ему прямую выгоду в виде участка земли и доброй пригоршни серебра. Увы, внезапно ему стало казаться, что этого мало – он захотел ту, что «сделана под него» ту, что «придется ему впору».
Снова посмотрев вверх, Грегор вдруг подумал о том, что его вторая половина, возможно, как раз сейчас ползает там наверху и тихо ругается себе под нос. Он чувствовал всем своим существом, что она только притворяется ребенком. Она была слишком уж зрелой в словах и поступках. Слишком хорошо играла в шахматы, и это – держа в памяти все шестьдесят четыре клетки! Хотя ни он, ни она ничего не говорили друг другу о том, кто они такие и откуда родом, они развлекали друг друга историями из жизни, придуманными и настоящими, и по ее рассказам выходило, что она куда старше двенадцати лет. Разумеется, если окажется, что ей на самом деле не больше двенадцати, он еще долго будет испытывать стыд. Ему будет стыдно при мысли о том, что он был готов принять за свою половину ребенка. И будет очень стыдно вспоминать, что ребенок заставлял его испытывать столь острые чувственные переживания.
– Грегор! Тебе лучше посторониться.
Этот голос не был голосом ребенка.
– Зачем? Ты боишься убить меня одеялом?
– Я не одеяло тебе спускаю. Я нашла веревку, на которой нам спускали ведро, и она довольно толстая. Только я не могу развязать узел, на котором держится ведро.
Грегор поспешно отступил в сторону. В следующее мгновение он услышал, как спускается ведро, и тут же схватил его. «Какая же эта Алана умная и находчивая», – говорил себе Грегор, отвязывая ведро. Он усмехнулся при мысли о том, что она подарила ему то, чего он ни разу не получал ни от одной из женщин, – множество синяков и ссадин.
Привязав их с Аланой пожитки к концу веревки, Грегор сказал:
– Поднимай наверх припасы, девочка. Как только снимешь их, бросай веревку обратно в яму, и я по ней заберусь наверх.
Морщась от боли в израненных руках, Алана вытащила веревку. Она тщетно пыталась развязать простой узел, завязанный Грегором. Пальцы ее немного отошли и уже не так немели, но были скользкими от сукровицы. Спустив веревку обратно в яму, Алана принялась рыться в своем мешке в поисках чистого лоскута, чтобы обмотать кисти рук. И еще надо было найти чулки и ботинки. С промывкой ран и их лечением придется повременить. Только бы раны ее оказались не очень серьезными.
Она как раз успела отодрать лоскуты от ночной рубашки и обернуть их вокруг кистей, когда Грегор выбрался из ямы. Когда Алана услышала скрежет задвигаемого люка, ей захотелось сказать, что даже Гоуэнов не удастся надолго обмануть такой хитростью, но она вовремя прикусила язык. Конечно же, дыру в полу следовало прикрыть хотя бы для того, чтобы не свалиться обратно в яму. Эта зияющая дыра представляла для нее серьезную опасность, когда она в темноте ползала по полу в поисках чего-то такого, за что можно было бы закрепить конец одеяла. А потом ей пришлось довольно долго искать эту дыру, чтобы спустить Грегору найденную веревку.
Сделав себе перевязку, Алана вдруг встревожилась. Отчего-то Грегор не торопился к ней подходить. Она замерла и прислушалась. Наконец поняла, что он двигается в противоположном от нее направлении. Она уже собралась крикнуть ему, что он пошел не в ту сторону, когда услышала его восторженное восклицание. Затем послышался какой-то шорох – и Алана поморщилась от вспышки света. Она заморгала, привыкая к свету, а потом увидела, как Грегор, установив факел в подставку, принялся обшаривать комнату в поисках выхода. Он тихо присвистнул, наткнувшись на свое оружие – меч и кинжал, – затем повернулся к ней лицом.
Алана почувствовала, что у нее перехватило дыхание. Несмотря на неопрятную бороду, которая успела вырасти у него за время заточения, Грегор оказался очень красивым мужчиной, слишком красивым, чтобы женщина, даже очень уверенная в своей красоте, рядом с ним могла дышать спокойно. Хотя Алана и так знала, что он высок, худощав и силен, она и представить не могла такого совершенства. Широкая грудь, узкие бедра и длинные ноги соединялись в такую мужественную и красивую фигуру, что при виде Грегора у всякой девушки сердце в груди забилось бы чаще. Ее сердце уж точно не было исключением. Он направился к ней, и она замерла в восхищении от уверенной силы, угадывавшейся в его упругой и легкой походке.
К тому же в его чертах не было ни одного изъяна. Длинные и блестящие черные волосы обрамляли лицо, которое словно было создано для того, чтобы женщины совершали ради него всякие глупости. Казалось, все это лицо, от высокого лба до широких скул, изваял какой-то вдохновенный и необычайно искусный скульптор. Темные брови имели легкий изгиб, и они не были ни слишком густыми, ни слишком тонкими. Ресницы были как раз той длины и густоты, чтобы придать немного мягкости суровой мужественности взгляда. Губы же были красиво очерчены и имели легкую припухлость – словно для того, чтобы вместе с ресницами вдохнуть в его необыкновенно правильные черты, вызывающие некоторое ощущение холодной надменности, толику теплоты и нежности. Взгляд Аланы задержался на его губах – они соблазнили бы любую женщину, у которой еще кровь горяча в жилах. Когда же он подошел к ней на расстояние, достаточное для того, чтобы рассмотреть цвет его глаз, она увидела, что они подобны драгоценным камням, что довершают безукоризненный праздничный убор и притягивают взгляд. От них не отвести взгляда, только сейчас Алана поняла, что это не просто слова. Его глаза поражали прежде всего своей соразмерностью со всем прочим. Они не были ни слишком большими, ни слишком маленькими и находились именно на том расстоянии один от другого, какое предписывали законы гармонии. И цвет у них был очень красивый – серебристо-голубой. Глядя в эти глаза, Алана тихо вздыхала. Вздыхала, одурманенная и зачарованная.