– Твой? Но я тоже сплю и вижу тебя. Значит, мы оба спим и снимся друг другу.
Ещё чего не хватало. Кочетова никогда не была в моём вкусе. Косички эти дурацкие, очки. К тому же дочь директрисы нашей, Ольги Валерьевны.
– Ой, Руслан, смотри, что это там? Полетели, поглядим?
Ну, полетели. Куклу какую-то вытаскивают из-под обломков. Серая вся, пыльная: одежда серая, сама серая. Дядька взял её на руки, понёс. Точно, кукла: руки-ноги висят, голова висит. Положил на землю, склонился. Ха, целует, что ли? Не-а, дышит часто. Искусственное дыхание кукле делает? Во, дурак! Вон рядом ещё несколько лежат таких же, накрыты брезентом, а ноги торчат.
Эй, Кочетова, ты куда? Зачем так близко? Ладно, давай поближе. Погоди-ка… Это что ж… Это как?.. Это я?!
… Ты-то чего ревёшь? Чего повисла над этим брезентом, под него заглядывала, что ли? Понятно. Не реви, говорю, Кочетова. Не реви, Ленка. Лена, не плачь, пожалуйста. Видишь, я же не плачу.
Я не плачу. Нет. Мне нельзя. Я мальчик, не девочка. Я не буду плакать. Папа говорит, что я – мужчина, а мужчины не плачут.
– Лена.
Ревёт.
– Лена, не плачь.
– Руслан, мы умерли, да? Это не сон?
– Да.
Да, да, да! Если б тебя здесь не было, я бы тоже разревелся, но ты этого никогда не увидишь. Ты подлетела ко мне, висишь рядом – яркий светящийся шар. Веснушки пропали, очков тоже нет. Я, наверное, такой же? А царапина на носу осталась?
– Руслан, мне страшно.
– Не бойся, я с тобой.
– Руслан, не оставляй меня одну.
– Не оставлю, Лена.
– Смотри, ещё один…
Такой же шар. Поднимается из обломков и зависает.
– Полетим, расскажем, – предлагаю. – Он ещё ничего не знает.
– Русланчик, я с тобой.
Мама, папа, как я буду без вас? Я ведь ещё ребёнок. Я не хочу быть взрослым. Не хочу! Мне так страшно…
6
Вернувшись ближе к вечеру с закрытия конференции, я застал жену в прекрасном настроении, чем был приятно удивлён. Она сидела на кровати, скрестив по-турецки ноги, и сосредоточенно делала педикюр, при этом мурлыкала старинный шлягер «Oops, I did it again…». Я переоделся в лёгкую толстовку и светлые хлопчатобумажные брюки. Инга ограничилась джинсами и последнего писка блузкой, справедливо заметив: «Не в оперу идём».
Неспешным шагом, съев по пути по мороженому, мы подошли к «Знанию». Глупо было ожидать другого названия от городка с главным проспектом им. Науки, площадью акад. Алфёрова и ботаническим садом им. Мичурина. Поэтому «Знание» – чем не имя для Дворца культуры научно-исследовательского института.
Через площадь перед концертным залом к главному входу стекались тонкие ручейки зрителей, заканчивающиеся небольшим столпотворением непосредственно перед дверями. Причиной тому были два охранника заморской поп-дивы – мужчина и женщина – с дубинками металлоискателей в руках. Действовали они слаженно, процедура не занимала более пяти секунд. Мужчины налево, женщины направо. Провели сканером спереди, сзади, руки в стороны – по бокам, раз, два. Пожалуйста, следующий. В холл мы с Ингой прошли почти одновременно.
В связи с тёплой погодой гардероб не работал. Буфет уже был облеплен страждущими, и мы сразу прошли в зал.
Примерно так я себе это и представлял. Зал на шестьсот мест без балкона, один сплошной партер. Приятно удивили новые кресла, а также недешёвый красного бархата занавес. На стенах на высоте двух человеческих ростов присутствовали чёрные акустические системы со знакомым логотипом «Dolby». Видимо, концертный зал одновременно являлся кинотеатром.
Первые два ряда были демонтированы. На расстоянии полутора-двух метров от сцены стояли хромированные стойки с натянутой между ними цепью. Импровизированный танцпол умилял скромными размерами. Внизу, возле лесенки, ведущей на сцену, переговаривались два российских полицейских. На сцене, скрестив руки, стоял чернокожий секьюрити в строгом чёрном костюме, чёрных очках, чёрном галстуке при белоснежной рубашке. Веса в человеке было не менее полутора центнеров, и я, не знаю почему, сразу представил его в аляпистой одежде, лисьей шубе, с золотой цепью, застывшего в рэперской позе с характерной распальцовкой. Стало весело, я ухмыльнулся и направился за Ингой к нашим местам.
Развалившись в удобных мягких креслах, мы сидели и глазели по сторонам. От нечего делать я вспомнил события вчерашнего вечера и откровения Инги о виденном ночью сне.
Жена работала в школе преподавателем русского языка и литературы. Помимо врождённого женского, материнского отношения к детям, что, на мой взгляд, является обязательным в данной профессии, она была отличным педагогом. Первое место в областном конкурсе «Учитель года», почётное четвёртое в сомнительном всероссийском говорили сами за себя. Я очень ценил и уважал жену за это, радовался её успехам. Может быть подсознательно, компенсируя своё разочарование в выбранной однажды ошибочно профессии. Хотя внешне у меня было всё хорошо: кандидатская, своя лаборатория, аспиранты, студенты. Я никогда не давал повода усомниться в том, что успешен. Знал, что Инга очень расстроится, узнав, что всё не так. Я любил жену и не мог заставить себя позволить ей переживать за непутёвого мужа.
После трагедии, которую я считал нашей общей, Инга изменилась. Со стороны всё было, как прежде. И в наших отношениях тоже ничего не произошло, разве что мы стали ещё более близки. Изменилось её отношение к детям. Всё складывалось из мелочей. Звонки домой, детские писклявые голосочки: «Ингу Михайловну можно?» И часовые беседы по телефону, напоминавшие больше работу психолога. И проверка тетрадей допоздна, брошенная в сердцах ручка со словами: «Не могу я ему двойку поставить. Нельзя ему двойку». И задумчивая поза у окна, взгляд на песочницу с копошащимися карапузами, и безграничная тоска в глазах. И просьба: «Переключи!» при просмотре чрезвычайных происшествий по телевизору во время сюжета об очередной трагедии, случившейся с ребёнком.
Как мне вчера хотелось «переключить» Чернова. Нажать на кнопку и вместо «Младшие классы. Семь-одиннадцать лет…» вызвать хотя бы то же «А помнишь, как купались в Байкале? Жара плюс тридцать, ты с разбегу в воду, а потом пулей назад…». Но Инга не захотела, решила дослушать. Почему? Не знаю.
И сегодня утром… Что-то произошло с женой. Что-то, чего я не мог понять. Но чувствовал, что это только начало. Ощущение тревоги не покидало меня, нарастало как снежный ком, катящийся с горы. Обычная, на первый взгляд, командировка, каких у меня бывает по пять-шесть в году, вдруг вызвала неожиданный интерес у жены. И это в конце учебного года! Взяла больничный, сказала, как отрезала: «Поеду с тобой».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});