Читать интересную книгу Одиночество - Николай Вирта

— А нам все равно. К войне мы привыкшие, делать нечего… Вы нас звали, мы пришли! И ничего чудного в том нет, — отвечал парень в матросском бушлате, по всем признакам коновод толпы.

— А вы бы к красным подались! — съязвил Ишин.

— Ты о деле говори, о деле! — раздались крики.

— Что-то вы такие хмурые да злые? С чего бы это? — Ишин захохотал. — Власть у вас своя, поит вас, кормит… Аль комиссары больно сурьезный народ?

— Востер у тебя язык, у черта! — крикнул кто-то восторженно.

— А вы стрелять-то не разучились, молодцы?

— А чего ты зубы скалишь? — взорвался парень в бушлате. — Мы твои зубы рассматривать не желаем! Ты не тяни, а враз скажи: берете или нет? Атаманов много — найдем и других! Нам с кем ни гулять!

Поодаль от толпы, под кустом, сидели толстогубый малый и бородатый мужик. Малый, прислушиваясь к речи Ишина, искал в рубахе вшей.

— Ишь ты, — рассуждал он, копаясь в рваном тряпье. — Обовшивели мы, и щец с бараниной пожрать не вредно бы. А только омманут они нас, ей-богу, омманут. Ты как думаешь, Петруха? А морда у него красная, видать, жрет здорово! Петруха, ты как? Слышишь, красные галифе обещают и кужурку из кожи. А, провались ты пропадом, будем за него воевать! Ура, даешь! — закричал парень, размахивая рубахой.

И все заголосили, заорали. Ишин тоже гоготал и кричал что-то.

— Только вы, братцы, имейте в виду, — сказал Ишин, когда толпа утихомирилась, — мы не разбойники, мы за Учредительное собрание воюем!

— А нам наплевать!

— Даешь! — закричали хором дезертиры.

— Но один уговор, — сказал парень в бушлате, — чтоб всей моей братве кожаные кужурки и красные галифе, понял? Как обещано!

— Пусть он, Колька, побожится, что не омманет! — крикнул толстогубый малый.

— Божись, атаман, не отвиливай!

Ишин истово перекрестился.

— Ей-богу, не обману, братцы! — проникновенно сказал он с хитрым блеском маслянистых глаз.

— Омманет, сука! — восторженно крикнул толстогубый.

— Ну, договорились, что ли? — спросил Ишин. — Так пойдемте списки писать. — Он спешился и повел дезертиров к палаткам, где за столами уже ждали писаря из дружинников.

3

У берега шел разговор с людьми, державшимися особняком от вшивой дезертирской команды.

— Я буду с вами начистоту! — Сидя в седле, Токмаков говорил резко и отрывисто. — По поручению центрального и Тамбовского губернского комитетов партии социалистов-революционеров, мы готовим восстание против Советов. Мы за Учредительное собрание. За Советы без коммунистов. За землю и волю. Судите сами: по пути вам с нами или нет?

— А у нас, любезный, — отозвался молодой человек с длинным унылым лицом, — выхода нет. Либо против коммунистов и с вами, либо подыхать в лесах.

— Уж эти мне эсеры! — с гримасой отвращения заметил толстый, обросший рыжей щетиной офицер. — Может быть, к Деникину пробиться? Там дело вернее.

— К чертовой матери белых генералов! — вспылил седой человек с глубоким шрамом через всю правую щеку, в аккуратной шинели. — Ко всем чертям!

— Дельно сказано, гражданин! — весело проговорил Токмаков. — Власть после победы поделим справедливо. Что скажут другие? Вы, надо думать, все офицеры?

Толстый рыжий офицер мотнул головой.

— Конечно, — вступил Антонов, — среди вас есть не разделяющие наших убеждений. Но в момент борьбы с общим врагом стоит ли спорить о догмах? Разберемся потом.

Офицеры молчали. Токмаков и Антонов ждали, кони ходили под ними ходуном, на луг ложились длинные тени.

— Позвольте узнать, — нарушил молчание седой офицер, — чем вы думаете воевать? У большевиков оружие, люди, припасы. А у вас?

— Десять тысяч карабинов, маузеры, патроны и пулеметы спрятаны у нас в озерах и лесах, — надменно бросил Антонов. — Мы знаем: голой рукой за огонь не хватайся. Люди у нас будут. Мужика обдирают как липку, ему разор от коммуны. Он теперь что порох. Мы поднесем спичку к пороховой бочке, и она взорвется, дай срок. Мы же мужику дорогу борьбы укажем. Пойдет мужик за нами — значит, и припасы будут.

— Пойдет ли? — снова задумчиво молвил седеющий человек. — Вот вопрос.

— Ему больше идти некуда. Мы — его партия, — заметил Токмаков. — Тамбовщина — наша вотчина.

— А, была не была!.. По рукам, — вырвалось с надрывом у седого. — Хоть с чертом, да против красных.

— Видать, очень вы злы на них? — спросил Токмаков, и глаза его сверкнули в глубоких темных впадинах.

— Зол, — мрачно отозвался седой.

— Вот это волк! — шепнул Токмаков Антонову. — Как вас величают? — спросил он седого.

— Моя фамилия Санфиров, зовут Яковом Васильевичем. Унтер-офицер, георгиевский кавалер, крестьянин села Калугино, здешний, стало быть, кирсановский, как и вы.

Антонов пристально вгляделся в Санфирова, хотел что-то сказать, но промолчал.

— Так-так! — неопределенно выговорил Токмаков. — Ну, какое же будет ваше последнее слово?

— Яков Васильевич наш командир, — с едва приметной усмешкой ответил рыжий толстяк. — Куда он, туда и мы. Верно, друзья?

Офицеры — одни с неохотой, другие охотно — согласились с толстяком.

— Ну и хорошо! — удовлетворенно заметил Антонов. — Прошу вас, пойдите с Токмаковым к палаткам, помогите составить списки этой братии. Думать надо, что с ними делать. Ты, Петр, наладь там с Ишиным и возвращайся. А вы, — он обернулся к седому, — нужны мне.

Токмаков тронул лошадь. Офицеры поплелись за ним.

4

Антонов спешился. Абрашка стреножил его коня и отвел подальше. Антонов разулся, вымыл ноги в речке. Потом сказал седому:

— Не хотел разговаривать с тобой, Яков, при них. — Он качнул головой в сторону ушедших офицеров. — Я тебя узнал, да и ты, поди?

— Как не узнать, — усмехнулся седой. — В одной камере, чай, сидели.

— Да, брат, — задумчиво произнес Антонов, обуваясь. — Двенадцать лет с тех пор прошло-пробежало. И ты был помоложе, я вовсе мальчишкой… Кровь-то тогда играла… Что делал, Яков, в эти годы?

— Всяко было, Александр Степанович, — сурово нахмурился седой. — Через огни и воды прошел Яков Санфиров. И каторга была за прошлые дела и фронт.

— В офицеры, вижу, вышел? — скользнув глазом по шинели Санфирова, заметил Антонов.

— Керенский погоны нацепил. Да кому он их не вешал? А-а, проститутка, что о нем и говорить! — Санфиров замолчал.

— Да, не без того, — желчно проговорил Антонов. — Слишком мы верили всем этим данам. А теперь своей шкурой расплачивается русский мужик за ихнее предательство.

— Ура им орал! — Санфиров сплюнул, потом начал глухим голосом: — Когда Ленин разогнал эту шайку, признаться, обрадовался. А тут декреты о земле и мире. Пали, думал, цепи с русского народа. — Суровая тень прошла по мясистому, рябоватому лицу Санфирова.

Антонов искоса взглянул на него, хотел сказать, судя по губам, искривленным ухмылкой, что-то злое, но сдержался.

Санфиров, низко склонив голову, ковырял землю пальцем, с усилием, словно мысль его была скована, угрюмо продолжал:

— Поверил им. В Совет пришел. Кончено, мол, с эсерами, с вами хочу работать. Земельными делами заправлял в волисполкоме. Ну и мне вроде поверили. Душой не кривил. А погодя узрил, как большевики с мужиком расправляются, открылись старые раны.

Антонов понимающе кивнул головой.

— Нехорошо вышло. Продкомиссара одного в деревеньке какой-то застукал: подличал, грабил. Злоба к сердцу подкатила — убил… Скрылся, ясно.

Санфиров замолчал, упершись глазами в землю, и сидел неподвижно в мрачной задумчивости. Оводы кружились над лугом, прохладой тянуло из леса.

— Правду все искал, — Санфиров скверно выругался. — У зеленых, у белых… Всю, брат, Россию исколесил… А может, ее и нет, кто знает? Белые… Мерзавцы первой статьи, — злобно добавил он. — Расплевался я со всеми, до дому приперся… Эту офицерскую шатию встретил, с ней в землянках вшей кормил. А тут твой клич услыхал. Обманешь — и от тебя уйду, Александр, — с угрозой окончил Санфиров.

— Не обману, Яков Васильевич, что ты! — с укоризной отозвался Антонов. — Наша правда в мужицкой крови, ей тысячи лет. Вместе будем за нее биться. Видел, войско собралось? — И, чтобы разогнать мрачное настроение Санфирова, перевел разговор на другое. — Ума не приложу, куда их определить.

Подъехал Токмаков, тоже спешился, опустил поводья к земле, мерин стал мирно щипать траву, а Токмаков подсел к беседовавшим.

— Вот, говорю, — повторил Антонов, — не знаю, что делать с этими молодцами. Начинать широкое дело рано, не доспело к тому время. Подойдут поближе деникинские генералы, тогда и мы поднимемся. Офицеров, конечно, всех в дружину, а прочих?

— Сотен пять, каких ненадежнее, я бы отобрал, — проговорил Токмаков, потирая бритую голову. — Не век же нам, Александр Степанович, только с дружиной куковать. Да и устала она.